Морские фигуры
Действующие лица
ДРУГОЙ.
СТРЕЛОК.
ТАКСИСТ.
МЕНТ.
Этот город похож на хрустальную вазу, полную чёрных похоронных пластмассовых цветов, благоухающих так, что у Одних вспучивается бесчувствие, а Других захлёстывает ненависть. Одни прикладывают к опухоли уличные кофейные припарки (кофе, говорят, хорош, но лечебная процедура — надругательство и самообман; с тем же кпд можно целовать на тридцатиградусном морозе мощи: вонь мощей, как и кофейное благовоние, не перебивает чёрное траурное амбре, но целовать их ещё не модно, и поэтому их не завозят). Другие мечтают уронить вазу, ибо она хрупка и, наверное, больше не поднимется. Но голова — и дико — болит у всех, и всем нужен ветер (который, к слову, прекрасно роняет хрустальные вазы). Только Одни, оказавшись на ветру, прячутся в кофейнях (ах, какие они нынче), а Другие то и дело задумываются — и замирают. Ветер пронизывает себя в отверстия этих тихих морских фигур — и вязнет в их праведных злых мыслях, так и не добравшись до парусного слова «свобода». Поэтому голова не проходит, лишь отвлекается. Но кто знает, как повернётся дело, когда морские фигуры вдруг соберутся в одном месте и из них сложится что-то движущееся само, а не просто продуваемое и роняемое… Что тогда станется с родной головной болью?
Этот город, июнь, утро красит нежным цветом. Некто Другой, простоволосый, лет, скажем, тридцати восьми, когда всё делается зыбким, кативший на велосипеде по, гм, Кремлёвской наб., неожиданно останавливается, бросает велосипед за ограду Александровского сада (в сад, в сад) и замирает невдалеке от пешеходного перехода посередине тротуара спиной к Большому Каменному мосту, лицом к Водовзводной башне. Вскоре проливается хлёсткий дождь, но он не прогоняет Другого. В ливень смутная блуждающая улыбка на лице Другого становится упорной и насмешливой. Потом парит, потом жарит, улыбка опять блуждает, но заостряется. Затем два оболтуса, изображая тайную кражу, хихикая, подбираются к велосипеду на цыпочках и уводят его в парк: сначала они катаются на нём, задирая Другого: «Дяденька, ты будешь нас догонять или нет?» и даже обижая его: «А вот сейчас подбегу и как дам пинка», после чего один и впрямь делает обещанное, а потом, когда им становится скучно, исчезают, укатывают, акробатично примостившись на велосипеде. Тёплый летний вечер обнимает Другого за плечи, но тому и дела нет, он стоит, вперившись… в башню? в себя? Летний вечер, став тёмным-тёмным, не скрывает от Другого огонёк папиросы Стрелка, нахохлившегося в одной из бойниц башни, но Другой, кажется, путает эту светящуюся точку с безымянной небесной звездой (а как ещё объяснить его явственный добрый и чуть ироничный смешок?). Ночной поток машин ещё не узнаёт Другого, но уже оказывает ему знаки внимания: такси сбрасывает скорость до пешеходной, и кто-то с худжандским акцентом спрашивает: «Я тут третий раз проезжаю, а вы всё стоите. Вас жена выгнала? Давайте я вас домой отвезу, по дороге купим цветы, и она, всплакнув, будет вам рада…» Другой, едва слышно, произносит: «Спасибо». После чего Таксист останавливается, выходит из машины и предлагает Другому чай из термоса. Другой молчит. Таксист наливает в стаканчик чай и подносит его к губам Другого. Тот пьёт. Позже патрульный Мент любезно предлагает Другому курнуть и даже вставляет ему в рот бычок: «Ну вот, раскашлялся. Не куришь, что ли? Только не выплёвывай, там ещё много, я сам докурю…» И снова Другой, едва слышно, говорит: «Спасибо». Так наступает новое утро.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но те, кто уже вышел и находится в радиусе версты от Другого, начинают переглядываться). Бедные лошадки.
СТРЕЛОК. Наступило утро, и я наконец-то разглядел тебя. У меня тут такая оптика. У меня тут такие камеры. Разглядел и запомнил. Ты же не хочешь в меня пальнуть, правда? Это же не рекогносцировка? Ты же не прячешь в штанах винтовку? (А за спиной её точно нет, — отчётливо вижу.) Ты же не намерен захватывать мою башню? Другие — пожалуйста (шучу), но мою не смей, — у неё трёхметровые стены, обломаешь зубы. И: я тебе в левый глаз с первого выстрела могу попасть. А со второго — в правый. Тебе поесть спустить? У меня осталось. Ты пельмени обожаешь? Ты не думай, я сначала подогрею, у меня тут такая плитка.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
СТРЕЛОК. Ты какие книги любишь читать? Я сегодня вашего Хармса читал с фонариком: старушки дурят, падают, а я тоже дурю: взрыднуть хочется. Вот чего они? У тебя есть мысли? Тебя как зовут? Извини, сам не могу представиться — нам нельзя. Ты же меня не видишь? Но ведь слышишь? Расскажи что-нибудь, а то скучно. А ты знаешь, что когда-то тут вместо меня жили и трудились водовзводные коняшки?..
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но те, кто находится в радиусе версты от Другого, начинают переглядываться). Бедные лошадки.
СТРЕЛОК. Ты сам-то здешний? А я вот серпуховский, то есть, извини, со сто первого. Был за сто первым-то? Подло у вас тут, любви совсем нету. Извини, земляк сменщик топочет. Приятно было поболтать. Спасибо, что не заткнул уши.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
Поднимается ветер. Он пытается выковырять из серьги в правом ухе Другого рассветный серебристый проблеск. Ветру кажется, что он понравится одной малышке, которая рыдает в оставленной мамой коляске. Мама, впрочем, неподалёку: всё ещё шумно пьёт пиво со случайным ночным знакомым; ветер несёт этот шум к плачущей детке, и та, узнавая родной хай, заливается пуще прежнего. И тогда ветер, который пока не может поменять направление на противоположное, чтобы мама услышала малышку и опомнилась, делает… хоть что-то делает.
Рядом с Другим останавливается такси (такси в этом городе, говорят, тоже хороши). Шофёр прогоняет ветер, открывает багажник, достаёт из него раскладной столик и сумку, которые ставит рядом с Другим, не мешая проходу отсутствующих пешеходов. Из сумки на стол выкладываются крупный помидор, свежая горбушка, пачка чая, таблетка анальгина, завёрнутая в байковое полотенце кастрюля, термос, тарелка, нож, вилка, салфетка, заварочный чайник, чашка, блюдце. Таксист нарезает помидор на красивые дольки, заваривает чай, накладывает в тарелку плов.
ТАКСИСТ (говорит с худжандским акцентом). Готово. Здравствуйте, дорогой. Меня прислал Азизулло, по-вашему Алёшка, вы с ним ночью чай пили, он сказал, что вас нужно покормить завтраком, дать вам таблетку от головы и спеть что-нибудь солнечное. Привет вам от него. Я Бехназар, по-вашему Борька. Сейчас вы поедите. А потом я спою вам и ускачу работать. (Кормит Другого пловом, помидором, хлебом, вытирая ему губы. Другой ест равнодушно, но ведь ест, не выплёвывает.)
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Сипос.
ТАКСИСТ. Не за что, дорогой. Теперь вкусный горячий чай. (Поит Другого чаем.) Ой, я сахар забыл. Вот я осёл. Вы без сахара пьёте?.. Хорошо, что пьёте, а то я бы себе не простил. И Азизулло мне не простил бы. А теперь примите таблетку. Запейте чаем. Спасибо, что выпили весь чай без сахара.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
ТАКСИСТ. Не за что, дорогой. Ещё раз простите. После обеда приедет Рахматбек, по-вашему Ромка, и накормит вас обедом. Сладкого к обеденному чаю в исправление моей ошибки хотите?
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
ТАКСИСТ. Скажу ему, чтобы накормил вас двумя эклерами. У вас есть телефон? Рахматбек позвонит, если будет опаздывать. А это все наши телефоны: Азизулло, мой, то есть Бехназара, и Рахматбека (кладёт бумажку в нагрудный карман рубашки Другого). Если захотите поговорить, звоните, пожалуйста. К вашей жене точно не надо съездить, чтобы её привезти, чтобы она на вас посмотрела и не лила зря слёзы, а потом отвезти туда, куда пожелает? А я потом, уже в ночи, ужин привезу. Вы же не собираетесь домой? Бритву электрическую вам нужно? У меня есть. А то уже зарастаете, а ваши менты этого не любят. Голове полегче? А туалет? В ведро схóдите? У меня ведро есть. И одеяло.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
ТАКСИСТ. Сейчас достану, и вы, накрывшись одеялом, всё сделаете. Ведь сделаете?
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
Таксист ставит рядом с Другим ведро и накрывает его одеялом. Ждёт. Под одеялом никаких шевелений. Через положенное время Таксист снимает с Другого одеяло.
ТАКСИСТ. Вы же ничего не сделали. Не хотите? не можете? не позволено? Понимаю. На всякий случай попрошу Рахматбека очень вежливо не оставлять туалетные попытки.
Начинается дождь. Раскрыв зонт, Таксист становится рядом с Другим.
ТАКСИСТ (поёт солнечную песню, украшая её восточными фиоритурами). Дождик, дождик, кап-кап-кап, мокрые дорожки, мы с тобой гулять пойдём, надевай галошки. (Объясняет.) Дочке в детском саду задали. Вместе разучиваем. Очень красивый стих, очень красивая мелодия… Всё, нет дождика, пошкандыбал я, ладно? Как только совсем опечалитесь — звоните, дорогой.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
Поднимается ветер. Он гонит со стороны Большого Каменного моста к башне двух ментов. Противясь ветру, они делают всё, чтобы не поторапливаться, но это трудно, и ветер выстраивает их в затылок на расстоянии нескольких поспешных шагов. Менты переговариваются по рации: «Чикаться будем?» — «Чикаться не будем». — «Был приказ?» — «Приказа не было». — «Оно нам надо?» — «Оно нам надо». — «Зачем?» — «За тем. Голова болит». — «Развлечение?» — «Анальгин». — «А если он не умеет плавать?» — «Научится. У нас хоть раз кто-нибудь насмерть утонул?» — «Ни разу». — «А почему?» — «Потому что в нас есть жалость?» — «У тебя есть?» — «У меня на исходе». — «А с чего бы ей быть в норме, когда тут такое? Нет, потому что все они или умели плавать, или быстро научились».
МЕНТ (обращаясь к Другому). Здорово, прыщ на теле вверенной мне Кремлёвской наб. Я мент Такой-то, жетон номер хрен-тебе-а-не-номер, ты, падла, нарушаешь: злостно мешаешь проходу родных пешеходов и гостей этого города, а он, между прочим, герой и брал всех за горло, и вертел всех над огнём. Этому месту перед башней хватит двух фонарных столбов. Третий — лишний. Бери его, коля, за ноги, а я беру его, коля, за остальное. И — за борт: в реченьку. (Мент выходит на набережную, останавливает движение, возвращается к Другому и берёт его за остальное.) Понесли, коля.
СТРЕЛОК. Поставьте его на место.
МЕНТ. Это кто вякнул?
СТРЕЛОК. Это я вякнул.
МЕНТ. Это ты откуда вякнул?
СТРЕЛОК. Это я с неба вякнул.
МЕНТ (смотрит в небо). Не пой. На вверенном мне небе над Кремлёвской наб., насколько мне хватает зенок, никто не вякает.
СТРЕЛОК. Сейчас. (Стрелок высовывает в бойницу предлинное винтовочное дуло, посверкивающее на спорадическом солнце, и недобро поводит им.) Узрел?
МЕНТ. Как покойного папу в петле, то есть явственно.
СТРЕЛОК. Ставь парня.
МЕНТ. Кладём парня на место, коля. Начальник сказал.
СТРЕЛОК. Я сказал «ставь».
МЕНТ. Уже ставим.
СТРЕЛОК. Спасибо.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
МЕНТ (улыбаясь). Спасибо вам, что предупредили и стали чикаться. До свидания.
СТРЕЛОК (кажется, улыбаясь). Прощайте, коли. Чтоб я вас здесь больше не видел. Разве что в оцеплении, если его донимать будут… Ты как, велосипедист? Они тебе рёбра не успели сломать?
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
СТРЕЛОК. Сигнализируй. Зеркальцем свети, а в дождь кричи «караул». Эти местные совсем без любви. У нас в Шараповой Охоте таких кладут под электричку. Привет от напарника. Он тебе на рассвете пельмени предлагал.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
СТРЕЛОК. А чё ты в ведро-то не сходил? Таксист тебя не отравил? Эти могут. Ты бы поостерёгся. Ты сам-то наш? В прицел вроде наш, а в глазах что-то промелькивает: то ли помысел, то ли скорбь. А сумма от меня ускользает. Что у тебя после знака равенства, велосипедист? Что ты такое внутри себя увидел, чтобы вот так прекратиться? Не то ли самое, что и мой папаша, когда уже был в петле, но ещё дышал?.. (Из бойницы исчезает шевелившееся в такт речи дуло.) Здравия желаю, Ваше Непостижимое Владычество. Нет, Ваше Непостижимое, это я не с недостойным собой, это снаружи смешной человечек с серьгой в ухе третий день стоит, как мёртвый, только глазами посверкивает и губами тихо в сторону спасибствует. Есть пристрелить как собаку, если попрёт на приступ. Служу этому городу! Целую ваши нагуталиненные сапоги!.. Ты слышал? Ты понял? Сам заходил. Сам о тебе прознал. Сам разрешил считать тебя бешеной собакой. Не штурмуй, ладно? И всё обойдётся.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
СТРЕЛОК. А вообще у меня сегодня очень болит голова. У тебя нет тройчатки?
Начинается дождь. Над городом пролетает низкий самолёт. «Самолёт, самолёт, забери меня в полёт», — говорит Другой одними губами, но все, кто находится в радиусе версты, начинают переглядываться, после чего одни Одни просят у стюардессы аспирин, другие Одни требуют принести им кофе, третьи Одни, шепча: «А в полёте пусто, выросла капуста», приклеиваются к иллюминаторам, в которых дождит из пронизываемой тучи, четвёртые — подземные — Одни, шепча: «А в капусте червяки, все мальчишки дураки», вдруг выходят не на своей станции и, недоумевая, идут в ближайшую кофейню; ну а другие Другие, переглянувшись, влекутся к Водовзводной башне. Их мало, их, может быть, всего семеро, но они устремляются, по дороге знакомясь и делясь мыслями: «Не пойму, что со мной: вдруг захотелось к этой башне из паспорта, а ведь она мне никогда не нравилась». — «А я помню её на древних 100 рублях, а вживую никогда не видела, хоть посмотрю». — «Голова сегодня особенно не на месте». — «Сегодня и, как всегда :-). Раскалывается». — «И у меня». — «И у меня тоже». — «А что тому причиной, не знаете?» — «Не представляю».
Увидев Другого, другим Другим кажется, что они давно с ним знакомы, вот только имя его никак нейдёт им на ум, какая-то коллективная амнезия; досадуя, они смеются… Дамы чмокают Другого в щёку. Джентльмены хлопают его по плечу; некоторые берут его руку, чтобы вложить в свою: «Привет, так долго не виделись, как ты?»
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
Другие Другие довольны, он их узнал, он рад им, но вот сами они… они пока не уверены, кто он и что он для них, но они воодушевлены: им кажется, что они оказались в нужном месте в нужное время и уверенность Другого, который стоит с высоко поднятой головой, глаза которого устремлены в небо, который встретил их сдержанно, даже холодно, но всё-таки с тонкой улыбкой, — тому порукой. Неожиданно для себя, скорее непроизвольно, чем осмысленно, Другие образуют вокруг Другого круг, прежде бросив в сад, за его ограду, свои сумочки и рюкзаки, то есть всё, что обременяет их и связывает, что ли, с обычной жизнью, в которой одна — всего одна — вещь ненавистна им до их недоброго удивления («как это могло произойти со мной… все всегда называли меня глупым словом “сердечный”, а я подыхаю от ненависти») и беспросветно болит голова. Они становятся кругом с Другим посередине — и, чёрт возьми, вдруг замирают, устремив глаза в понравившемся им его направлении.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться). Спасибо.
СТРЕЛОК. Эй, вы чего? тоже морские фигуры? Вас восемь, и это уже стрелковый полувзвод… который зорко смотрит в мой правый прицельный голубой глаз… и он у вас, задумчивый, неповоротливый, себе на уме полувзвод как на ладони, ибо — у меня такая оптика… Морские фигуры, внимание: это последнее водовзводное предупреждение: сделаете к башне семь шагов, — и я открою ураганный огонь, на шестом шаге начав стрелять в коленные чашечки и запястья, чтобы исключить всякий альпинизм. И меня, падлы, встав на лесенку, крепко обнимет само Его Непостижимое Владычество. И, держа в объятиях, укусит за левое ухо, и я, как вы сейчас, обомру от счастливого помутнения, и меня вынесут, как бревно, на ветер, и, если ветер будет ураганным, я выкачусь через Спасскую на Красную, где наконец очнусь и загуляю, бия в морду всякого, кто скажет мне «цыц». Меня укусит Сам. Сам укусит меня. Укусит Сам меня. Господи, мама, как хорошо, что ты родила меня. А потом я вернусь в Шарапову Охоту на белом коне в мундире с золотым шитьём, и ночью меня пьяного положат под электричку до Серпухова…
Вниманию патрульных клоунов с Большого Каменного моста: их уже полувзвод, и я по-хорошему прошу оградить эти морские фигуры от возмущённой общественности. Кого вы в таких случаях созываете? Гопников? санитаров? проституток? похоронный оркестр? гэдээровскую игрушечную железную дорогу, перед которой никому не устоять? Давайте всех. Пусть развлекут или напугают кататоников до полусмерти. А не напугаются — ломайте ноги.
Морские фигуры, эй, вы меня слышали?..
Чёрт, а тут ещё эти.
Подле Другого и других останавливается такси. Водитель достаёт из машины две сумки, ставит их на тротуар, поворачивается к морским фигурам — и впадает в ступор. К счастью (к несчастью?), недолгий.
ТАКСИСТ (отойдя от увиденного, говорит с худжандским акцентом). Ого. Как вас много. Я Рахматбек, по-вашему Ромка, меня прислал Бехназар, по-вашему Борька, но он не сказал, что… Дорогие, а вы тоже… голодные, потому что стоите… или это шутка и пантомима… (Шепчет, но так, чтобы эти восьмеро его услышали.) Дорогие, сейчас я достану «люгер» и положу вас всех… Кровищи будет… Нет, не клоунада. В общем, дорогие, обеда на всех не хватит. Бехназар недосчитался — но вот он я, а значит — всё поправимо. Дорогие, позвольте мне смотаться на полчаса в одно место, и все будут сыты. Но у меня просьба: давайте сегодня вы отобедаете одним шашлыком. Идёт? Тогда я поехал. Одно колесо здесь, три других — там.
Поднимается ураганный ветер, увы, неуместного сейчас направления, который подталкивает вкопанную восьмёрку к башне, в которой вкалывали лошадки, чтобы поить портомойной речной водой Кремль. Восьмёрка держится, балансирует, даже, кажется, упирается, привставая на цыпочки, но попробуйте-ка сопротивляться шквалу, когда вы, остолбенев, стоите по струночке, почти весело глядя в негодующее небо. В итоге ветрище пересиливает всех и каждую морскую фигуру и пододвигает их к башне на несколько, три-четыре, вряд ли больше, обычных шагов. Следом с неба проливается озеро средней руки, которое прекращает ветер и фиксирует новое местоположение Другого и других. И оно накалённое.
СТРЕЛОК (орёт в рацию). Внимание, внимание, всем, кто меня слышит. Передаёт Водовзводная башня. Меня исподволь, кося под дураков, но окружают. Где вы, ненаглядные менты? Немедленно ответьте, а лучше появитесь. Внимание, внимание, до стрельбы на поражение осталось три шага. Не дайте обагрить локти кровью каких-то городских сумасшедших. Как я потом буду обедать? У нас тут даже водопровода нет. Вы не поверите, хожу в детский горшок. Попадаю в глаз, а писаю в горшок…
Морские фигуры, хоть вы-то будьте умнее пули.
Как только заканчивается дождь, около башни возникает толпа гопников, сопровождаемая двумя ментами с Большого Каменного моста. Менты кричат в бойницу: «Мы пришли» и машут дулу руками. Не получив команды, гопники топчутся на месте, свиняча под себя гыканьем, семечками, окурками, плевками, оторванными пуговицами, волосами из усов и бровей друг дружки, кровью из разбитых носов, только что, простите, не эякулятом.
Затем приезжает Таксист и начинает кормить Других шашлыком.
ДРУГОЙ (в сторону едва слышно, но все, кто находится в радиусе версты, начинают улыбаться. Даже гопники: смотрят на Таксиста и лыбятся. Даже менты. Даже невидимое нам Его Непостижимое Владычество. Но что нам дали эти бесконечные необъяснимые множественные улыбки?..). Спасибо.
МЕНТ (кричит Стрелку). Брат, у тебя лом есть?
СТРЕЛОК. Есть.
МЕНТ. Дай, а?
СТРЕЛОК. Это для чего же?
МЕНТ. Пионеры хотят сыграть с этими в «Кто вломил?».
СТРЕЛОК. А разве в ней ломом? Разве не кулаком в ухо?
МЕНТ. Ты отстал, брат: ломом лучше всего. Брат, брось вниз лом, а?
СТРЕЛОК. Ладно, лови.
Мент подбирает лом и отдаёт его гопникам. Те воодушевляются: отнимают у Таксиста шашлык, едят его руками, остатки засовывают Рахматбеку за шиворот и толкают его к морским фигурам. Рахматбек сразу замирает. Гопники окружают Таксиста, Другого и Других со спины полукругом, один из них кричит: «А сейчас будем играть в игру. Я к тебе обращаюсь, козлина. Я вломлю тебе по спине ломом, а ты скажешь мне, кто тебе вломил: я или кто-то из пацанов». И бьёт ближнего к себе Другого ломом. Тот падает. Менты выволакивают его и ставят перед Другими лицом к башн
СТРЕЛОК (кричит Менту). Ты куда его поставил? Ты его за линию поставил. Ты понимаешь, что я должен застрелить его? что никакой пощады? что у меня нет заднего хода? что это приказ Самогó? что это мой внутренний стержень: если я сказал, я сделаю?
МЕНТ. Ничего-ничего, мы его переставим. Погоди стрелять, брат. Дай доиграть ребятам. Это весело. И голова проходит, проверено.
СТРЕЛОК. Да, болит уже меньше.
МЕНТ. Ещё малёк, брат, и будешь как из мамки.
СТРЕЛОК. Сестра, разве я брат тебе?
Поперхнувшись этим словесным плевком и своим невысказанным ответом, Мент кашляет до слёз. Гопники валят последнего Другого, и менты переставляют его к другим морским фигурам. Много, много ближе к обороняемой Стрелком башне.
Стрелок, успокоив пульс, колотящийся как угорелый из-за гнева на Мента и спортивного волнения из-за неизбежной боевой стрельбы, делает девять выстрелов.
Девять морских фигур падают замертво.
Менты по очереди выбрасывают трупы в реку.
Трупы плывут по реке, отворачивая счастливые лица пассажиров прогулочного теплохода «Город-51».
Говорят, вот так, речным путём, из этого города можно попасть в целых пять морей.
Из Водовзводной башни на верёвке спускается Его Непостижимое Владычество и кричит с земли: «Стрелок, мой спаситель, ну что же ты? Давай за мной». Стрелок спускается.
На месте расстрела устанавливают неказистый сварной пьедестал почёта, ничем не отличимый от тех, с которых сияют усталыми лицами победители каких-нибудь районных соревнований по какому-нибудь метанию учебной гранаты.
Его Непостижимое Владычество восходит на «золотое» место и приглашает Стрелка стать рядом, на «бронзовой» ступеньке, после чего обнимает Стрелка и откусывает ему левое ухо. Вряд ли всё, но много, много уха. Стрелок рыдает от счастья.
Всю ночь с Городских гор ухает салют в честь уничтожения диверсионной группы, которая собиралась покуситься на Его Непостижимое Владычество, но куда ей — ведь у Водовзводой башни трёхметровые стены.
Девять залпов. Каждый по 45 минут. Ночь в начале июня коротка.
