Окрыляющаяся
Здравствуйте.
…Из неведомых глубин незнакомого мне дикого яблонного садика, борющегося за мир с победившими человейниками, застенчиво… нет, сомневаясь, вышел мальчик лет семи и замер около старенького белого налива: смотрел на меня и вздыхал. «Здравствуйте. Это же белый налив? — спросила я у неровно дышащего всматривателя. — Я не ошиблась?» Он погладил яблоню и опять вздохнул. «Значит я не угадала», — зачем-то вздохнула я. «Тут очень круглые яблоки. Раньше я думал, что таких не бывает, но два года назад, когда, дочитав орфографический словарь, я стал взрослым, — тут же увидел это. Это первое, что я заметил, повзрослев, — сказал он. — Они о-о-очень круглые. Когда они падают, ничто не мешает им лететь и катиться. Поэтому они падают на секунды быстрее других — и стремительней других катятся, если дует попутный ветер. А сегодня я увидел, что вы тут не случайно: у вас тоже очень круглые глаза. Вы подходите этим зарослям». «Круглые? — переспросила я, и спросила невпопад: — А хорошо ли из столь круглых яблок повидло? — и немного подумала об этой форме яблок и глаз… — Циркуля с собой нет, поэтому я, если позволите, научу вас рисовать идеальный круг на чём угодно в любую погоду. Вы же позволите?» Вздохнув, он кивнул.
Как в любой светлой книжке, было утро, была роса: час назад в ней можно было принять ванну, а сейчас она только была. Самое время для рисования правильных кругов. Подумав, что я наконец-то кому-то пригодилась, я воспарила рукой и, оказывается, круглым глазом — и нарисовала на травяной росе семь безупречных кругов, один другого правильней, в которых могли уместиться семь планет. «А где же мы?» — спросил мальчик. «А мы тут. Не могу же я нарисовать такой огромный круг. К тому же он не очень правильный». Мальчик вздохнул. «Неужели вы не поняли, как я это делаю?» — спросила я. «Не в этом дело… Нет, я понял. Но обязательно проверю, понял ли я, когда вы бросите нас. А при вас не стану — боюсь ошибиться».
Брошу их? Дело было вот в чём: вздохнув, он сказал, что он влюбчивый. Я едва не расхохоталась, но спохватилась, вспомнив, что тоже так… умею? — делаю, делаю: раз — и кто-то хороший уже не хуже Бориса Леонидыча, и, если бы он рифмовал, я могла бы читать его всю дорогу, смешно шевеля губами (однажды мне показали, как я это делаю; цирковой номер). Ну а влюбчивый мальчик был из эклоги: летом он вскакивает с солнцем и идёт под сень яблонных старушек: читать и «перечитывать»; сегодня с ним был, боже мой, Сенека, «О стойкости мудреца»; потом он думал о прочитанном, с чем-то, ох, не соглашаясь; но не так, как это сделали бы, о господи, «офицеры СМЕРШа»… «Я не ослышалась?» — спросила я читателя Сенеки. Он кивнул: дескать, прозвучало то, что прозвучало. Потом в инвалидный сад вошла я. И сначала мои глаза были «как у всех»: печальными. Но вскоре округлились, «и всё ещё остаются такими». «Это потому что меня посетил человек с чаем», — объяснила я. Мальчик вздохнул, кивнул, помялся и признался: видел, знает: «Раскладушку не предлагал принести?» Нет; а чай был горячим, не из пакетика; кроме того, были ложечка, сахарница и даже долька лимона; а чашка такая славная. Да-да, кивал головой мальчик: «Мы тут все такие: припадочные». Припадочные? Мальчик рассмеялся: такими «всех их таких» иногда называют чужие, те, кто на «вам помочь?», отвечает лаем. «Лаем?» — «Или заливаются, или отрывисто, по-разному». А, поняла.
Человек с чаем оказался «внебрачным папой» мальчика. И если у меня округлились глаза, «что здорово, потому что вы не лаяли», то у мальчика, появилось опасение: «Папа увлекается. Тоже влюбчивый. Я переживал, мне было неудобно. Я прятал глаза в книжку, но всё равно посматривал». Я расхохоталась (хохотала сегодня — без остановки): «Припадочные?» Всхохотнул и он, этот стоический мальчик: «Ага. Я испугался, что он забудет о работе».
Вот так я наконец-то поняла, что круглые глаза для меня — норма, что я, гм, окрыляющаяся. Или лучше «воспаряющая»? Для этого надо было отойти от станции, потому что у электричек в нужную мне сторону произошло что-то личное и они не могли вернуться к бегу раньше «после перерыва». Для этого надо было набрести на это престарелое (но не умирающее, ещё чего) яблонное место и сесть с прямой спиной (рюкзак-то я так и не сняла) на скамейку. Для этого надо было, чтобы кто-то увидел тебя с вершины человейника. Для этого надо было, чтобы этот кто-то оказался «припадочным». Невероятная цепочка событий. Но она каким-то чудом исполнилась. И, да, надо было, приложив правую руку к щеке, просидеть, вперившись во что-то впереди, битый час. С мокрыми от росы ногами. А спинка у скамейки была. Я кого-то… напугала?.. вызвала у кого-то жалость… тревогу… чувство. Этим кем-то оказался «припадочный»… И я опять расхохоталась.
Если честно, дело даже не в электричках с их интимными проблемами. Это я, я задумалась: а двигаться ли мне дальше к краю родины — или плюнуть и повернуть вспять. Не такая уж невероятная цепочка, если тебе вдруг задумалось о таком в первом конечном городке, до которого тебя довезла первая прямая электричка. Не такая уж невероятная, если у тебя, помимо прочего, болела голова. А аспирин я забыла. А попросить у вас, добрый человек с чаем, постеснялась. А аптеку ещё искать надо.
А я ведь даже не выпиваю. Но — проводы же. Собрались трое (двое провожающих) дев — и как выпили втроём одну бутылку красного! И как всплакнули, наговорившись. Вот голова и не на месте. Добрый человек с чаем, никогда не соображайте на троих на своих проводах в неизвестность :-)! Впрочем, если вы памятливый (аспирин!) — то соображайте, чего же не соображать… Хорошо ещё, что убегать я решила электричками. А ведь поначалу собиралась пешком. Пешедралом. Убегать. Всё равно что бегом, но в снег и тайгу. И, конечно, на каблуках? А почему нет. Вот в этом самом конечном для первой прямой электрички городе N всё и закончилось бы: каблуки сломаны, ноги если не стёсаны, то в кровавых мозолях, дальнобойщики хамят и почти наезжают всеми своими правыми колёсами, засасывая под себя пешеходку. Не выделяйтесь, убегая даже пешочком, не мозольте никому глаза, доказывая себе глупое: я смогу не только это (убежать), но и то (пёхом и тропами). Нет, в толпе правильней: и укрытие, и электричка сама на кого хочешь наедет…
«У вас есть писчая бумага и конверт? Ручка у меня, странное дело, есть. Аспирина нет, а ручка со мной. Кто сейчас пишет руками ручкой…» — мобилизовав всю свою наглость, обратилась я к мальчику лет семи, который зачитывается Сенекой. И он сказал, что немедленно принесёт. И принёс. И я столь же нагло попросила его почитать мне Сенеку, пока буду писать: «Я быстро пишу. Вам не наскучит». А Сенеку-то он оставил дома, когда бегал за бумагой/конвертом. И он сказал, что тут же отправится за Сенекой, и степенно удалился. И мгновенно вернулся, и читал мне этого древнего чувака, комментируя какие-то моменты (в которых разбирался лучше всего? недоразобрался?). А я строчила… строчу это письмо. Оно, мне кажется, получается благодарным. Или благодарственным?
Сейчас я напишу, что попрошу мальчика бросить писульку ни о чём и ни к кому в любой квартирный ящик для корреспонденции в его доме. Или в любой почтовый ящик в его городе (если в нём остались почтовые ящики). Или, если он захочет, отдать его «внебрачному папе». Я не знаю, как он поступит.
Итак, я не знаю, кто прочтёт это, но если вы тот, кто напоил меня чаем, а раскладушку, чтобы я отдохнула под сенью бабушек яблонь после долгой поездки с больной головой, не предложил (а я так надеялась), вот вам мой адрес, если захотите… Интересно, чего вы можете захотеть… Может быть, извиниться за то, что не догадались притащить раскладушку?.. Вот, вот вам мой адрес: до востребования в городках, до которых добегают прямые электрички в направлении ОТСЮДА, если двигаться из моего пункта А через ваш благословенный Энск, человек с чаем.
Нет, я не помню, как меня зовут. Верней, я ещё не решила, как меня зовут теперь, когда я, такая мигреневая, куда-то выдвинулась. Поэтому смело пишите на конверте: до востребования, электрической дуре, которая предъявит паспорт с серией-и-номером.
Денежку для марок в конверт — положила.
Поеду-ка я, убегая, дальше, пока не передумала.
А вы никогда не хотели фьють?
До свидания. Э-э-э… то есть прощайте.
