Сажает за окно в осадном доме,
о форточках забыв: ещё ловки́,
посвистывают гулко при отъёме
кутузок от ветров, морозов и
дают вдыхать до приторного кашля;
глубокий месяц, но не без гвоздей,
а может, молотка. И ты всегдашне
сначала терпишь, разве что сытей,
чем прежде: никого не звал, и в доме
молчали накануне, в первый день
ни финн на русском, ни его суоми
на русском ни гу-гу, лишь трень-н-брень
радийное надрывно голосило,
никто и не пришёл, а если б звал —
никто б и не пришёл — так косорыло
в дому, а в доме скатертный овал
стола в бутылках, ящике бутылок, —
всё развлеченье, всё еда, и день
не тянется. Потом, разбив затылок
и всё распив в день энный, лишь задень, —
мечтаешь у окна весь энплюспервый
протяжный день, — и задевает снег
метельный: затевается, и нервы
из форточки орут на снег, и бег
метели устремляется, — он тоже
на нервах, этот снег: он рвёт с петель
проём в окне, кружи́т себя и крóшит
по стул, по стол, по форточку. Метель.