Родина (эх-ма)

В горячечной рубашке на двоих,
в которой мне, пока я не притих
(и после, тихим став, трубить ещё —
до впалого всего: глаз, рта и щёк, —
лишь впалый костоправу по душе,
и коновалу впалый не драже
на семь часов отключки, но конёк,
но лошадь под уздою, что намёк
на внутривенный галоперидол
без яблока, ириски и в подол
рыданий: «в вену страшно не хочу»
в два счёта понимэ и по плечу
всегдашне выбирает епанчу:
молчать и делать, сука, палачу
приятное! — и делать, как велят:
пеньки невпроворот, осин — сам пят,
свивать петлю и сыскивать свой сук),
.
трубить (молчать, ну разве что не вдруг
мычать: «да-да, да-да, да-да, да, да»,
когда петлёю шея повита),
.
уже был некто, и «на стену лезть»
не эвфемизм, когда он подле, — лесть:
на стену лезть припадочному мне,
как в лифте навалить, легко, вдвойне
с ним рядом легче, ибо насовсем
он, этот некто, подле, легче, чем
мне одному (я — в чём-то он? — эх-ма).
Но как бы не сойти совсем с ума.