Бомбей, или Самооговор №2
Двуногий из телевизора, которого я оговорил… Сварили ли из него кофе-в-постель для палача? Хвалил ли палач, натягивая галифе, этот кофе за особенно жёлтый вкус?
Привиделись ли ему в первом глотке притопы Бывшего Интеллигентного Человека под «Барыню», когда бича попросили служить: приплясывая, подпрыгивать на задних лапках, чтобы достать висящий в воздухе золотой (действительно золотой, и высокопробный) фаллос пяти см в диаметре и в эрегированной растяжке, который перейдёт в его обладание, но вскоре будет отнят ментами и распилен на равные доли, потому что у мента есть начальники, а у начальников стоящие на их страже урки? Узнал ли палач в последнем глотке утренней чашки хруст переломанного автоматчика, защитника квартирных авуаров, под хрип собаки, которая легла на светошумовую гранату, брошенную в квартиру-сейф?.. Газировка из меня (ибо заслуживаю), ради которой стоит наладить производство автоматов, чтобы заставить ими весь стольный N, — какой бы она была? Может ли она обладать затягивающим детским вкусом, имея такие сволочные ингредиенты, как сдача непричастного, у которого наверняка тележка жён и вагон деточек, и из одной деточки запросто может выкристаллизоваться Иван Алексеевич или Альберт Германович? Но: кто же тогда причастен, если не этот кусок кофе, согнувший ТВ-вглядывателей ниже тараканного плинтуса и чешущий пах в прямом эфире, потому что у него чешется, под плескания верхними лапами о ляжки в студии и снаружи, от которых хочется повеситься? За поворотом в глубине лесного лога… за поворотом в глубине лесного лога… за поворотом в глубине лесного лога… Вот и вешался бы, а не оставлял без заботливого отца-триллиардера ребёночка, который зачем-то отправит нас в предальний космос. Какое же скотство я совершил…
Во искупление довожу до вашего сведения, что сволочь (сущ., одушевл., жен. р.) из телевизора удавилась бы, но не дала мне денюжек на организацию вашего убийства во время моей казни в прямом эфире. Отпустите её немедленно, как бы больно вы ей уже ни сделали. А если поздно — оставьте в покое баян, на котором, надев галифе, наигрываете «Марш энтузиастов» (слова А. Д’Акти́ля), выплюньте последний глоток кофе, сваренный из неё, — и поделитесь отнятым: сделайте первый взнос в наше правое дело вашего изведения со свету. Я — виноват, но сейчас заглажу. Так, впрочем, и оставшись виноватым двуногим скотом перед отражением в зеркале (отныне, если мне удастся взглянуть в зеркало, я буду плевать в него густой слюной со вкусом весенней дорожной лужи города N. Знаете ли вы, что это за вкус? — крови, вытекшей изо рта сбитого насмерть писателя крепко за семьдесят).
Лаз из Мумбаи в стольный град N не досужая шутка, мой наполеонистый палач.
Не до, а из. В этом великая разница и высокий подпольный смысл. Лаз до копается тоже, но только как проход сокрытия лаза из. Идущий на юг до-туннель халатен, немного заброшен, но при желании в нём можно отыскать несколько трупов и спрятанную неправедную валюту: потерянную мною трёхрублёвую монетку, которую я заработал, продав на окрестном рынке собранные с утра белые; это — улика, которая разговорит глухими замогильными голосами те трупы, которые вы туда положите: «Он нанял нас, заманив бомбейскими сказками, но не расплатился, а грибные супы и сливки, которые он сцеживал у колхозных коров, были пересоленными и не той жирности; пусть он сам попробует прорыть пять тысяч км на таком хрючеве». До-лаз можно красиво снять, похоронив в нём съёмочную группу, если она не поверит, а вторую наградить, ибо не поскупится на компьютерную графику. Лаз до тайно заканчивается на соседнем дачном участке, что, при желании, позволяет воровать с него клубнику.
Лаз из начинается в лазе до, просто надо повернуться на север и увидеть перед собой грубо сколоченную круглую деревянную дверь, за которой откроется картофельный и свекольный погреб. Семь шагов на полусогнутых — и вы, возможно, заметите ещё одну дверь: она густо вымазана местной глиной и ведёт в, гм, неглубокий и, увы, деревянный бункер, в котором, вероятно, не удастся отсидеться во время атомной бомбардировки.
Место проникновения в оба мумбайских лаза — сарай посреди участка №186 СНТ «Такое-то», который выглядит, как классический деревенский туалет, только очко закрыто круглой дверкой и совсем не очко (умоляю, не загадьте).
В углу участка — горка приличных размеров, на вершине вырос дубок. С горки можно кататься на санках в своё и окрестных детей удовольствие. Это отвал из обоих мумбайских туннелей. Остальная земля была тайно вывезена на тачках в овраги, где пустила свои земляные корни и неплохо себя чувствует.
Участок перешёл ко мне в 90-х от родственницы, старой троцкистки и агента, вероятно, трёх разведок, в завещании которой оговорено специально: «Картошка картошкой, но если ты не начнёшь рыть в сторону благодатной Индии, пеняй на себя». Соревнуясь с кротами, друг дружкой и безденежьем 90-х, мы с друзьями вырыли эти лазы за одно весьма винное лето, чтобы проникать на чужбину, не предъявляя паспортов, и безо всяких досмотров проносить на родину взрывчатку и длинноствольное нарезное огнестрельное оружие.
Оба моих товарища, не успев спиться, погибли смертью храбрых в туннелях, когда их преследовала конная мумбайская охранка, подорвав весь наличный запас тринитротолуола. Вызванное этим подвигом большое мумбайское землетрясение окончательно разрушило оба лаза, не тронув лишь то, что от них осталось: бункер, погреб и «клубничный» ход на участок №184, который был вырыт из одного лишь виннопитейного задора и загребущего желания чужой вкусной ягоды с кулак (а Шарика… [или Рекса?.. убей, не помню], чтобы помалкивал, мы, как это всегда бывает, прикормили вялеными на солнце кротами из туннелей).
К сожалению, вся взрывчатка, которую мы копили для покушения на вас, моё чухонское палачество, погребена. А оружие, обменянное на мумбайском колхозном рынке на белые грибы из калужских чащоб, по утру при ближайшем рассмотрении оказалось пластмассовым. Но — исключительно красивым. А мы так на него рассчитывали.
Кроме того, за семнадцать вёдер калужских опят на том же рынке мы выцыганили ноу-хау-аппарат для печатания инвалюты с запасом краски и бумаги на тысячу банкнот по одной рупии, который отказался работать, напечатав всего семь рупий. При разборке штуковины выяснилось, что она не имеет емкостей ни для краски, ни для бумаги, а по нажатию красивой красной кнопки выплёвывает заложенные в неё настоящие рупии, коих было всего семь штук (не считая одной «рекламной», которой нас угостили на рынке).
Также доношу, что индийская женщина по имени Крити Санон из касты вайшьи, которую мы заманили к себе для огородной работы, показала себя с лучшей стороны, вырастив невиданный урожай картошки и брюквы. После того как я отказался на ней жениться, она вернулась домой, едва успев до трагического подрыва туннелей. С особенно тяжёлым сердцем сообщаю, что дорогая Крити увела с собой троих детей, которых мы, молодые, красивые и горячие, нажили совместно в то удивительное лето. Где-то там, на дачке, была её телеграмма: प्रिय, मैंने तीन बच्चों को जन्म दिया, सभी लड़कियाँ, जिनके नाम इगोरेश्का, इगोर्युनेच्का और गोरेम हैं।
Мой палач, за эти почти окончательно закапывающие меня на глазах всей планетки сведения предоставьте мне на два предрассветных часа женщину, неотличимую от дамы, изображённой на рисунке Петрова-Водкина «Модель в студии» (1907). Разумеется, для надругательства. Спасибо за понимание.
