Скраббл
Хуже… то есть чреватее… всего то, что дорогой Димочка пристрастился принимать ванны. Когда ты весь в крови, живой или кажущейся, горячая вода так и тянет. Мальчик счищал чаще кажущееся, чем живое, зубной щёткой, соскабливал лезвием «Река, впадающая в одно море», а пятна всё равно проступали, если не сразу, то сразу после первой казни нового дня. Ну и чёрт с ними, зато вволю покурил. Спуская воду, Дима играл с гнидами, которые то ли жили тут всегда, то ли попадали с водой из крана (он ведь даже не чесался): плескал в их маленькие зубастые мордочки грязную мыльную воду, вызывая у гнид восторг: так с ними ещё никто не обращался. Рядом с ванной в скраббл с «ё» вокруг слова «жопа» по вертикали резались часовые, начитанные товарищи по Новому Лобному. Потом наступала их очередь отбеливать себя, и на часы садился Дима, чтобы уже чистенькие и ещё грязненькие мучились с его словом «беременность».
Гнида была любезна, гнида постучалась, гнида оторвала от охранника бобровый воротник, не заходя в мою сибирку, бросила его на пол и тщательно вытерла о него ноги: «Можно?» — «Теперь можно, гнида».
Гнида была в легчайшей панике: «Я вот что. Ты не мог бы подтвердить нам, что вот эти… — Он передал мне том на полтора пуда. — Тут несколько миллионов имён с адресами и прочими приметами, половина моего ненаглядного N с его изумительными кофейнями… что вот эти несколько миллионов участвуют в твоём заговоре? Как думаешь? Смог бы? Тебя это не затруднит? Очень надо. Я был бы тебе признателен. Процесс? Устроим завтра же. Тебя оправдаем, а их, как ты и предлагал, распнём. Поставить несколько миллионов крестов — раз, если разобраться, плюнуть. Весь мир содрогнётся от их потенциальных злодеяний. Как думаешь, тебе хочется уже послезавтра быть дома? Это не обременительная просьба? Или у вас другие планы? Тогда какие? Я заранее готов к их всеобъемлющему удовлетворению».
«Керосин», — сказал я. — «Что “керосин”, дорогой мой человек? Или вы сказали “бензин”? Какой? 98-й Сколько? И для чего же?» — «От гнид помогает керосин». — «У вас гниды?» — «У нас у всех ты». — «Ну как знаете».
Вышел на цыпочках, дверь закрыл едва слышно, не на все замки. Это было на рассвете.
На закате постучались ещё более просительно. Кажется, на морзе это было «можно?». Чего опять? Я читал, выжигая глаза на 500-ватном сварочном свету, «Памятную книжку о ношении орденов и медалей», в которой между строк чего только не было понаписано, и всё моей рукой. Вот зачем я испортил себе захватывающее чтение?.. Чего у вас опять? Не опять, а впервые: предводительствовала водка, графины водки, затейливым узором стоявшие меж чаш с чёрной икрой на столе на две очень, очень прожорливые и пьющие персоны, мою и её, гниды. Голые барышни, которых как ни раздень, всё равно пахнут службой, почти дружно задирали ноги на высоту моих плеч. Палач и присные были без штанов, то есть без галифе и нижнего белья, в одних кителях с сорванными орденами и погонами, причиндалы (дались они мне) были синенькие и теребились служебным коридорным сквозняком. Служивая шмара с дейнековским сердцем, которую мне как-то подсовывали, была в белом полковничьем кителе, с рукой то на плече гниды, то на его мягком (мягком ли?) месте; она то и дело целовала гниду в губы (есть ли у гнид губы?). «Привет, милый, — сказала она мне, — чего тебе скажу-то».
Я вышел в коридор, взял вилку (они отшатнулись), проколол ею палец, дождался крови и вытер палец о новейший туалет новейшего полковника: «Да?»
«Ты не мог бы сказать своим, чтобы они угомонились? Милый, ну пожалуйста. Чего тебе стоит». И? «И как только они сложат дреколье, ты выйдешь отсюда с повышением: Его Величество уже подписал указ о назначении тебя послом в Чёрном море». И? «Ну чего ты какой-то? Построишь в центре моря собственный понтонный остров…» Бонтонный? «…и будешь припеваючи загорать как сыр в масле, собирая дань с проплывающих мимо. Ты же всегда хотел удить рыбу, не так ли?» И? «Ну чего “и”? Мало, что ли? Призови своих хотя бы к перемирию». А, так у вас война… «Нет у нас никакой войны, но они не правы… А хочешь Его Величество сделает тебя личной лошадкой для парадных выездов? Ты впереди, сзади ещё двое-трое, вас накрывают красивой каурой попоной, — и вперёд на Красную, гарцевать и давить зазевавшихся. Нет?»
Нет. А что с моим процессом?
«О, с твоим процессом, спасибо, что спросил, всё прекрасно. Но ты с ним отстань пока, не до него нам сейчас. И вообще: твоих чистосердечных наветов нам выше павлиньих перьев на кивере, и они до того кроворечивые, что в них поверит и стар и млад всея планетки, которая будет пялиться на тебя в прямом эфире всю рабочую неделю процесса, если для него придёт теперь время».
То есть никаких больше двухчасовых предрассветных женщин с длинными шеями в обмен на самооговор?
«Ага. Ой, да что это я: кушай же чёрную икру столовой ложкой. Вся — тебе. И водочкой запивай, только утихомирь своих. Напиши нам такую листовку, чтобы они прониклись и сели за стол переговоров. Мы ею за ночь весь стольный N заклеим. И ещё с неба разбросаем. Я уже говорила “ну чего тебе стоит?”? И ещё сто раз скажу: ну чего тебе стоит?»
Не-а.
«К чёрту листовку, ты прав. Давай так: Его Величество предлагает беспрецедентное…» Какое-какое? «Такое, какое сказано: перевести трения в стольном граде N в плоскость БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ».
Чиво?
«БОРОДИНСКОЕ СРАЖЕНИЕ каждую неделю. Место Его Величество предлагает старое, историческое. Его Величество говорит, что огородит все эти немыслимые гектары крепостной стеной, внутри, как в цирке, рассыплет карьеры пляжного песка, возведёт круговые трибуны немыслимой высоты для лучшего обзора, — и пожалуйста: твои против наших, с одним дрекольем, пешие и на лошадках…»
На лошадках? Лошадок не жалко?
«Хорошо, только пешие, десять, допустим, тысяч ваших пеших с дрекольем против наших таких же. На смерть. Столько, сколько надо, чтобы “на смерть” заставило одну из сторон сдаться. Победившая сторона правит в N неделю. Через неделю — новое БОРОДИНО. Его Величество сидит на возвышении и отдаёт команды. Ты сидишь на холме и распоряжаешься своими. Униформисты, конферансье. Кровь проливается большими и малыми реками и попадает в специально построенные лучшими мелиораторами отводные каналы. Лошади… нет, без лошадей… Гремят барабаны, гудят горны. Маркитантки с обеих сторон привозят на передовую донорскую кровь лучших групп…»
И эта гнида, которую ты обнимаешь за ляжку, вдруг подаёт команду бомбардировщикам, и те бомбят «моих»; раз — и нет больше десяти тысяч лучших из «моих». Ей же нельзя верить. Это же гнида. А если не додумается до бомбардировщиков, то прикончит отдыхающих «моих» за неделю между СРАЖЕНИЯМИ. У вас же сексотов больше, чем гнид в его нижних волосиках.
«А если не прикончит, будет новое БОРОДИНСКОЕ. И вы опять сумеете победить. Ты только представь, какие перспективы это открывает… Ну чего тебе стоит?»
Пошла отсюда. Все пошли отсюда. Торгаши. Проходимцы. Вон отсюда, фауна! Только безоговорочная СВОБОДА!
На слове СВОБОДА их — всех их — стало рвать.
Пошли вон! Весь мой застенок заблевали!..
