…После которого пришла дама №1
В чёрнотраурном пальто с широкими ватными плечами, в которых хоронят на северах, чтобы покойник не мёрз, в белых босоножках, в которых девчонки выбегают на первое свидание, в десантном берете, в котором наши мальчики тонут в бронетранспортёре, выброшенном с заданием в заливе Лаперуза, в свадебном платье, в котором так грустно, что слёзы текут по меловым щекам без остановки все пьяные сутки, в шёлковых чулках из подпола, в которых выходят в свет, когда в свет не выходят в колонне по сто с лопатами, в бусах, в каждом медовом катышке которых живёт древняя муха с зелёными глазами, в корсете из китового уса, в котором провела половину детства, выправляя осанку, в белье кружевном настолько, что кружилось в глазах,
а на лице ничего вымученного и фальшивого, одна лишь тонко исполненная коричнево-карандашная мушка и два летучих волосяных штриха, нанесённых неотрывной рукой и нежным чернильным карандашом, чтобы подчеркнуть нужные мне глаза.
Платье подняла сама, и ноги оказались долгими, потому что (рассказ долог, напоминаю я себе, не тони в деталях) обожаю длинноногих с детства, когда, уплыв далеко в море, подглядывал, как они ныряют, взбрыкивая в воздухе вытянутыми в струнку блескучими ногами… Но тюремщикам любопытно, «вы так много знаете», и они просят продолжать, и я строго выговариваю им: «Скоро рассвет».
«Зловещий голос — горький хмель — / Души расковывает недра: / Так — негодующая Федра — / Стояла некогда Рашель», — заканчивает она первую строфу. Очень, очень хорошо. «Специально выучили, чтобы?» Искренне не понимает, о чём я. Очень, очень хорошо. «Проходите же. Нет, погодите: мешок с хлебом оставьте за дверью, его вольный запах убьёт меня. Вы вообще откуда? где они вас отыскали?» — «В потоке». — «И с какими же мыслями в голове?» — «Влилась, думая, где бы достать на неделю хлеба для мальчика и собаки, у нас большая собака, привыкла к хлебу, скучает без него, а лебеду есть так и не научилась, да и я не даю, а сама я могу без. А потом думала, что повезло — хлеб оказался вчерашним, и давали его, не жадясь, потому что левый». — «Всё, всё, входите… входи».
Она переступила порог, дверь закрылась на все замки, полутысячеваттный свет с треском схлопнулся до выкалывания глáза без боли, и в застенке с мягким шорохом застучала звуковая стрелка, всего семь тысяч двести предрассветных секунд, чтобы в конце я смог понять, какое теперь время года, несмотря на её траурноаспидное пальто. Это двухчасовое чёрно-белое кино, ненаглядная, сначала чёрное-пречёрное, без малейшей серости, а потом — сразу белое, а у меня жёлтое, потому что принцип дедов: накаливание до выпадения глазных яблок.
«Шрамы от сабель, — спросила она, — это ваших дурацких рук мерзкое дело?» — «А, так они всё вам… тебе объяснили?» — «Да, да, но я и без них жалостливая. “Шрамы от именных сабель, — журчат в потоке. — Услышь и передай другому”. Теперь они оставляют на нас ещё и сабельные шрамы. А сабли им вручает сам палач. В потоке журчат, что разорвут того, кто подал палачу идею. Мало нам шрамов. Мало нам тычков альпенштоками, получите сабельные наскоки». — «Но ведь не убивают же». — «Это да. Им нельзя. Они в ошейниках, они слушаются. Кто же покусится на личное дело палача…» — «Вот и славно. Шрамом больше…» — «На бритом затылке рубцы пугают до дрожи. Или через всё юношеское лицо… не видели?.. от левого виска до краешка правой скулы. Разбухший широкий багровый плохо заштопанный шрам. Если веко было открыто — левый глаз кривеет». — «Но что-то видит?» — «Не спрашивала… не знаю. В потоке не потеряешься — даже если хочешь, плечо в плечо, бедро в бедро, в ногу, с левой, за этим следят». — «Да знаю я, я же недавно тут… Модильяни любите?» — «Не меньше пастилы :-)».
И я снимаю с её долгой шеи и бархатной груди медовые бусы. Помешают.
Оригами, если не под образáми, очевидно, употреблены по нужде, хотя я не представляю, как это возможно со святым духом, сошедшим на их уборы и погоны, обратившись в бумажного голубка… Что значит начинай-ка ты, петя, васин сын, всё сначала идеальным почерком да въедливыми чернилами. С первой главы.
«Ненаглядная, вы… ты легла? ты вытянулась? ты все складочки расправила? — шепчу я на её ушко. — Ты ведь разделась? и разделась вся, до кончиков пальцев на твоих долгих загляденье-ногах? Думаешь, я так истосковался, что накинусь и буду два предрассветных часа… что делать? Я, конечно, соскучился, хотя и не вижу тебя в первый раз, но сначала, если ты не возражаешь…» — «Не возражаю. Я же говорила: я сердобольная». — «А я падший. Но сначала я напишу на тебе первую главу, которую ты — поклянись…» — «Клянусь». — «…прежде чем сотрёшь с себя окским песком, перепишешь руками своего дитяти, ибо с зеркалом ты промучаешься до второго пришествия сатаны. Побори свою стеснительность, это условие, пусть мальчик… или у тебя девочка?..» — «У меня мальчик». — «…зажмурившись, ибо ты сияешь, перепишет всё-всё с твоей амедео-плоти, лучащаяся Жанна». — «Я не Жанна». — «Наверное. Я начну на правой груди… Кружевное бельё снимать не стоило. Верни его, пожалуйста, на место. Я не смотрю. А смотрел бы — не видел. Мéста много, места хватит; неужели ты забрасывала трёхочковые с закрытыми глазами?» — «Угу, клала в кольцо, как птица утратившая гнездо, безо всякой оглядки, на толкающейся площадке…» — «Ух ты». — «А ты думал… Лифчик и трусики на месте, милый. А я тáк хотела». — «Ты смеёшься, а я всё равно краснею, милая. Хорошо, что ты тоже не видишь этого… я багровый, как кровь, высыхающая на полу… А потом, достигнув заветного пространства под пупком и исписав его до линии летнего загара, я перейду на спину, чтобы снова строчить до пояса и оттуда перескочить на правую руку, которую испишу всю сверху донизу; потом я сделаю это с левой рукой, продолжу на правой ноге, затем на левой — и перейду на твои умопомрачительные ноги сзади, начав, прости, с правой ляжки… с того, что от неё осталось, после того как ты надела кружевное. Ты запоминаешь?» — «Ещё бы». — «Пишу я всегда слева направо и сверху вниз. Добравшись до правой щиколотки, слова перетекут на левое, гм, бедро, чтобы поставить окончательную точку на левой лодыжке. А на ёлку, милая, у нас не хватит времени. Поэтому приходи ещё, если тебя вдруг сцапают в потоке… Я начинаю, милая. Времени в обрез».
Я шепчу текст задом наперёд, как в обратной перемотке, чтобы она знала, на что отважилась, а они ничего не поняли. «И, пожалуйста, сладостно постанывай, чтобы они окончательно запутались. А я подхвачу: буду смешно пыхтеть».
Глава 1
(Вы никогда не забудете этой рукописи, дня, когда прочли её, и своих чувств после прочтения. Обо всём этом вы будете помнить всегда, вспоминая об этом каждый день, и очень скоро эта рукопись станет вашей, вашей сутью, хотите вы этого или нет.)
Можно я начну с небольшой анкеты?
Спасибо. Пожалуйста, отвечайте на вопросы анкеты искренне и со всем тщанием — так, как отвечали бы перед Судьбой, которой вздумалось посоветоваться с вами о продолжении… о протяжённости вашей жизни. Судьба спрашивает у вас: «До ста или ста десяти?» А вы такой, весь гордый от шанса и загоревшийся, ибо за десять лишних лет можно горы свернуть: «До ста десяти, пожалуйста». И в этом ответе нет ничего вздорного — одна лишь чистосердечность и одно лишь усердие. Теперь поняли? Умнички.
1. Сколько вам лет?
Если вы ребёнок — наплюйте на слова о Судьбе, которые вам ничего не говорят, но подумайте о маме, на которой это написано: в 4-й главе, которую вам (одному или с мамой) предстоит отыскать после двух предыдущих, а потом целиком усвоить и осуществить, сказано: «И мамаши тоже: скоро восстанут, а мы их — раз, два». Думайте, и крепко, о её будущем вызволении.
Если вы взрослая (а я знаю это, ведь мы только что провели вместе два удивительных предрассветных часа), подумайте о ребёнке (своём и чужом): вы старая :-), вам, может быть, уже всё равно, но ему — нет, и если всё получится, получится так, как описано тут и в следующих трёх главах, а не получиться не может, ибо я всё продумал, ему наконец-то вздохнётся, ибо цель у нас с вами и с ним одна: СВОБОДА. Вам старенькой :-) она тоже не помешает, не правда ли?
Пожалуйста, записывайте ответы, а потом приложите их к Первой главе.
2. Готовы ли вы пожертвовать собой ради СВОБОДЫ?
Если нет, не отвечая на следующие вопросы анкеты, перепишите всё, что нанесено на это дивное Модильяни-тело и спрячьте под спичками в спичечных коробкáх в подполе, и пусть дом, в котором вы притаите коробки, будет с печным отоплением, чтобы если уж полыхнёт, то с концами, и никто не пострадает от этой потаённой бумажки, а коли не сгорит — подумайте вот о чём: надо ли полагаться на дядю из далёкого будущего, который, отыскав главу, всё равно осуществит написанное? Может, не оттягивать, не полагаться на, не перепоручать? Не стоит ли попробовать самому, чтобы дядя из ещё более зверского несвободного будущего не искал неизвестно чего — а жил в своё удовольствие, купаясь в СВОБОДЕ? В общем, следующие вопросы всё равно ждут ваших ответов :-), даже если вы, ужаснувшись, готовы сжечь переписанное здесь и сейчас. Отложите-ка спички. Утро через неделю мудренее этого перепуганного до первой седины вечера.
Мальчик/девочка, продолжайте переписывать. Мама, включите верхний свет, — мальчику/девочке плохо видно.
3. Готовы ли вы поднять руку на палача?
Если не готовы, но на второй вопрос ответили «да», ваше «нет, не готов» — простите, вздор. Палач — это несвобода, это (не единственная, но главная) причина несвободы. СВОБОДА — это неимение палача. Неимение палача — это его устранение. Устранение не всегда насилие, но зачастую это оно, чреватое отрыванием множества светлых голов. Вашей тоже. Так хотите ли вы СВОБОДЫ, будучи готовым пожертвовать собой ради неё?
4. Готовы ли вы поднять руку на палача в день моей казни?
В любом случае у нас с вами есть время: меня казнят через полгода, когда я перестану морочить им голову, сочиняя на себя доносы о немыслимом заговоре. Процесс будет недолгим, всего неделю, зато феерическим, на весь земшар, с убийственными праздничными показаниями, после которых последует короткое прокурорское: «Убить, как собаку. Иного не дано» и не менее афористичное судейское (судье даже не понадобится удаляться: к чему, если содеянное мной вопиёт!): «Как бешеную собаку. Повесить. Расстрелять. На усмотрение палача». Я предстану таким исчадием (а я постараюсь), что будет так.
И вот, когда меня казнят, не раньше и не позже, всё и случится: вы поднимите руку на палача. Готовы?
Переписывающему это мальчику/девочке будет 12 ½, а вам, дорогая моя, 37 ½, и это золотая пора для осуществления плана.
5. СВОБОДЕ — СВОБОДУ. ПАЛАЧУ — СМЕРТЬ.
Запомните это, не оставляя отпечатков, запишите это на множестве листков и каждую ночь развешивайте это по всему городу.
Готовы ли вы в течение полугода каждый день переписывать это от руки красивыми печатными буквами и всякую ночь расклеивать это по всему городу?
Если «да», начинайте сейчас же, чтобы уже этой ночью весь город белел этими не смываемыми дождями и не отрываемыми руками листовками. Крепко подумайте, чем их переписывать и как их клеить. (Подсказка: сверху лаком.)
Ни одна вертикальная плоскость не должна быть пустой, будь то историческая кирпичная стена вокруг резиденции палача или витрины городских магазинов. Гуще, ещё гуще, пожалуйста. Чем гуще — тем больше мы готовы.
6. СБОР ВСЕГО (!) ГОРОДА НАЗНАЧЕН НА ДЕНЬ КАЗНИ ИМЯРЕКА ЗА ПЯТЬ МИНУТ ДО ЕГО КАЗНИ НА ЛОБНОМ МЕСТЕ.
ВЫХОД ВСЕГО (!) ГОРОДА К МЕСТУ КАЗНИ СОСТОИТСЯ В ТУ ЖЕ МИНУТУ СРАЗУ ПОСЛЕ КАЗНИ (СЛЕДИТЕ ЗА КАЗНЬЮ В СВОИХ ТЕЛЕФОНАХ).
СВОБОДЕ — СВОБОДУ. ПАЛАЧУ — СМЕРТЬ.
Запомните это, запишите это на множестве листков и каждую ночь развешивайте это по всему городу.
Готовы ли вы за месяц до моей казни каждый день переписывать это от руки красивыми печатными буквами и всякую ночь расклеивать это по всему городу?
Если «да», приступайте к расклейке листовок в ночь точно за месяц до казни. Каждая ночь — это сотни только ваших листовок, не так ли?
7. Готовы ли вы к предварительной изоляции тех, кто готов мешать вашему походу на Лобное место?
Если «да»,
1) заранее, начав сейчас же, а не «завтра», приступайте к установлению ИХ ВСЕХ, а потом уточняйте и сверяйте списки еженедельно, чтобы никого не пропустить: ни новых мешающих, ни старых, которые, допустим, вышли на пенсию, но готовы примкнуть к мешающим;
2) после установления их имён начинайте втираться к ним в доверие: станьте их хорошим знакомым, который полностью разделяет их страсть к водке, турпоходам, футболу, рыбной ловле или сбору грибов и ягод, чтобы в день казни имярека они были вне города, чтобы накануне, даже если им не очень хотелось, укатили с вами в велопоход, отправились на Оку удить вот такую плотву, уехали в глухие калужские леса собирать белые грибы, которых в этом году видимо-невидимо, и все такие огромные. Заранее озаботьтесь маршрутами, транспортом, палатками, бензином, билетами, отпусками, наживкой, корзинами, погодой, водкой и дамами лёгкого поведения в качестве универсального червяка. План изоляции мешающих должен быть абсолютно готов к исполнению за месяц до казни на Лобном месте.
8. СТАНЬТЕ ЛУЧШИМ ДРУГОМ ПО РЫБНОЙ ЛОВЛЕ, СБОРУ ГРИБОВ ИЛИ ВОДКЕ ТОГО, КТО МОЖЕТ ПОМЕШАТЬ НАШЕМУ ПОХОДУ НА ЛОБНОЕ МЕСТО, ЧТОБЫ ИЗОЛИРОВАТЬ МЕШАЮЩЕГО.
НЕПРЕМЕННО ОТПРАВЬТЕСЬ С НИМ НА РЫБАЛКУ, ПО ГРИБЫ ИЛИ НАЧНИТЕ ПИТЬ С НИМ ЗА ДЕНЬ ДО КАЗНИ ИМЯРЕКА.
СВОБОДЕ — СВОБОДУ. ПАЛАЧУ — СМЕРТЬ.
Запомните это, запишите это на множестве листков и каждую ночь развешивайте это по всему городу.
Вы готовы вывешивать эту листовку каждую ночь в течение полугода по всему городу?
Если «да», приступайте сегодня же.
9. Готовы ли вы к изготовлению и складированию по всему городу дреколья и щитов, чтобы вернуться из похода на Лобное вместе со щитом?
Если «да», возьмите за правило каждый день в течение полугода изготавливать по три единицы разнообразного дреколья и по щиту в неделю. Первый щит, который способен оградить вас от картечи, начните мастерить сегодня же. Первое дреколье должно быть готово к этому вечеру.
10. ДРЕКОЛЬЕ И ЩИТЫ.
В ТЕЧЕНИЕ ПОЛУГОДА ПРИГОТОВИМ ИХ СТОЛЬКО, ЧТОБЫ ПОБЕДИТЬ.
СВОБОДЕ — СВОБОДУ. ПАЛАЧУ — СМЕРТЬ.
Запомните это, запишите это на посильном множестве листков и каждую ночь в течение полугода развешивайте это по всему городу.
11. К осуществлению каких пунктов плана СВОБОДЫ вы готовы уже сегодня? Начнёте ли вы их выполнение уже сегодня?
Пожалуйста, перечислите на максимуме листов свои ДА-номера и расклейте их этой ночью по всему городу. (Если вы сделаете это — значит вы начали.)
12. Не кажется ли вам, что этот план абсолютно осуществим?
Если «да» — спасибо. Развесьте своё ДА по всему городу, пожалуйста.
Если «нет» — значит, я зря потратил на вас два предрассветных часа. Извините за беспокойство.
Конец анкеты.
Посмотреть на диковинную — расписную — себя ей удалось только вечером: сбросила всё до кружевного перед зеркалом, обомлела, заулыбалась, всплакнула, сгоряча позвала Димку, осеклась: «Ой, погоди, не входи», поменяла кружевное на купальное, в котором ходила в бассейн, перепозвала сына: «Дим, поди-ка». Димка заглянул, обомлел, спрятал глаза, расхохотался. Аня тоже прыснула: «Извини, что без ласт».
Из узилища под всплывающим ясным солнышком потопала в депо: километры, которым всё равно не победить целый день сидения мягкого на жёстком. Кроме того, отводила не одну, а две смены: за себя и за ту оторву, которая загуляла. Причём вторую смену в чужом трамвае, на другом маршруте.
«Дим, перепиши всё это, пожалуйста, на бумагу. Красиво, не торопись. А потом я тебе всё-всё расскажу».
Добравшись до левой лодыжки, малый заорал: «Мам, откуда он знает, как меня… как нас зовут?!»
