Глава 2
(Вдруг раскапризничился: что-то не хочу больше расстрела или повешения. Передумал. Лучше бы плаху или кол, а может, и крест, но он — долог: сколько я проболтаюсь, пока не сдохну? что если неделю? А тут важна скорость: увидели, что я всё, — и всем стольным градом N двинулись на Лобное. Увидели — и вперёд. Не увидели — и назад, в винный и баиньки на следующую четверть века. Даже если попрошу вбить побольше — да ржавых до столбняка — гвоздей. Впрочем, один, только что из-под кузнечного молота, всегда можно вогнать в сердце… Решим это. Додумаем — и закатим истеричное требование, пообещав признание о рытье туннеля до Мумбаи. Разве это не украсит телепроцесс?)
Рассказала всё: как выхватили из стада, как инструктировали (что можно говорить, а о чём помалкивать), как отказалась от кокошника («Ну какой Новый год, вы с ума сошли?» — «А у него ёлка наряжена, а вы, стало быть, Снегурочка, стишки подобающие знаете?» — «Да плевать мне на его ёлку»), как он два часа скрипел вслепую пером (пером?), а она театрально ойкала и ахала, изображая «совсем другое». «И ведь ни одной, по-моему, ошибки». — И переполненный мальчик лёг на пол. «Ты чего, Дим?» — «Не могу стоять, мам, шатает, как после папиросы». — «Какой папиросы?» — «Да это давно было, забудь». — «Забудешь теперь, ага… Какой неправдоподобный день». — «Что будем делать, мам?»
Модильяновские — загадочный человек в потёмках рассчитал верно — не подводят, просто не умеют, не дано им: «Что-то будем, Дим, — сказала Аня. — План-то неожиданный, но настоящий, не находишь? Зэ́ка жалко, он мне пришёлся, но описано — дело. Сами бы мы до такого никогда не…» — «Я могу…» — «Ничего ты не можешь, ты дитя». И она, надев перчатки, села писать первую листовку: «Свободе — свободу». «Почему левой, мам?» — «По брюссельской капусте». — «А, понял. А отпечатки?» — «Протёрла лист водкой». — «Как меня, когда я температурю?» За час они заполнили «палачом», «смертью» и «дважды свободой» сто бумажек. «Полачу? полачу?! Это какая? Это уже третья!» — «Прости, мам. Сейчас перепишу». — «Не прощу. “По-моему, без ошибок”, о да, знаток. Троечник». — «Четвёрочник».
«Где бы мне теперь отыскать окский песок…» Сами бы они никогда-никогда, но: подумав, взялись за руки и отправились в чужой дальний район, оставив телефоны дома. На метро с пересадкой, потом автобусом, укрыв лица кепками и медицинскими масками, она в старушечьем пальто и с палочкой, а мальчик… в её детском платье из-под её малиновой курточки с вышитым на спине Винни-Пухом. Она, бормоча невесть откуда впившееся в язык «Ой, хочу чаю, хочу чаю, чаю кипяченого. Ой, не мажора я люблю, а политзаключённого». А мальчик, то есть девочка, то и дело, устав сидеть, устав шагать, вынимал из кармана прыгалки и творил с ними чудеса: на одной ножке в туфельке — да перекрещивая скакалку. Народ аплодировал. Девочка с Винни-Пухом раскланивался.
Спустя сутки листовок в N прибавилось. Ещё через сутки их стало больше. На четвёртые сутки их было много больше. «С чего ты взял?» — спросила Аня. — «Походил по городу». — «Где походил?» — «Не бойся, в наши районы ни ногой». — «Неужели не в наших?» — «О них и говорю. Похоже на геометрическую прогрессию». — «И с каким же знаменателем, умник? “Много”?» — «Предстоит высчитать». — «А витрины заклеивают?» — «Их — особенно». — «А не рано ли они начали?» — «Могут устать и забиться в норки?» — «Увы». — «Но могут и другое: не дожидаться его казни». — «Способны — если их… нас направлять…»
Из потока стали изымать чаще обычного: брали тех, в чьих головах носилось слово «листовки». Носилось массово — массово и выхватывали, лишая заводы первой смены, а опричников новых галифе, потому что все швеи во всех ателье отчего-то думали только об этих бумажках с печатными буквами на их витринах, которые отняли у них законный солнечный свет. А однажды забрали целый конный полк жандармов, налетевший на поток, чтобы засечь нагайками думающих о. Всех изъятых, без каких бы то ни было исключений (впрочем, лошадей пожалели), пытали на дыбе — а к вечеру отпускали, уже инвалидами. В отместку инвалиды целыми днями писали листовки «Палачу — смерть. Или хотя бы инвалидность первой группы», потом выезжали на инвалидках в горы, откуда запускали голубков, свёрнутых из наработанных листовок. Голубки, умело пользуясь восходящими потоками воздуха, добирались до самых до окраин, где расклеивались на всех вертикальных плоскостях детьми неподсудного дошкольного возраста. Да с лакировочкой, после которой вертикальную плоскость проще было взорвать. Подорвав несколько окраин, верхи придумали «драпировать» стенки или витрины цементной шубой и ставить рядом часовых. Часовые, впрочем, не приживались: слово, мгновенно вычеркнутое изо всех словарей (натурально: библиотекари, продавцы и программисты пальцы сломали, вымарывая их), но однако ж составляющее суть их службы, то и дело проникало под их скальпы, и из часовых к вечеру делали инвалидов, кои, озлобившись, но не отказавшись от положенной инвалидки, строчили листовки, свёртывали их в медленные кукурузники и особенно быстрые «Конкорды», на которых писали печатными буквами «Палачу — палаческое», выкатывали в горы со стаями бумажных авионов и запускали их в сторону стольного града N,
потоку которого быстро надоело, что его третируют, и он научился таить листовки в своих головах, заменяя их на прокламации. Прокламации продержались несколько недель, но и они были раскушены. Теперь поток думал только о 大字报 — и был неодолим: журчал слово 大字报 гордо, круглосуточно, повсеместно, посмеиваясь. И пока 大字报 добиралось до окраин, окраины успели окоротить: подсудный возраст снизили «лет до трёх» (именно так: «лет до трёх, на усмотрение начальников»). Трёхлеток, отважившихся повесить листовку, пытали на дыбе и вечером передавали родителям. Трёхлетние инвалиды оказались самыми оскорблёнными: получив положенную инвалидку, они орали на родителей самыми многоэтажными словами, чтобы те строчили листовки не покладая рук, после чего бились в падучей, чтобы их везли на красивенькой машинке клеить листовки, — и, несмотря на сломанные позвоночники и вывороченные руки, клеили их сами, не доверяя родителям, — и нисколько не таясь. Продержавшись месяцев пять без повторного наказания трёхлеток, начальники ввели не только их повторное, но и все последующие наказания в виде изъятия до вечера для пыток на дыбе. Вывернув в первый раз ручки, во второй раз им ломали позвоночнички; сломав в первый раз позвоночничек, им выворачивали с корнем ручки; сломав позвоночничек и вывернув наизнанку ручки, трёхлеткам коверкали ножки, но они не сдавались: теперь уже на трёх (за каждое калечество) серпуховских инвалидках гнали в горы, где выпускали на волю бумажные Ту-144, которые, долетев до стольного града N, заваливали его своими измождёнными фюзеляжами. На них набрасывались столичные трёхлетки, и…
НЕНАВИЖУ? — Ну разумеется. Генератор неслучайных изъятий, хитро написанный мною, человеком-которого-казнят в день-казни-палача, знал только одно НЕНАВИЖУ. Если, конечно, не врал умышленно и изощрённо, о чём я знаю наверняка, а вы можете только догадываться. Теперь не то: НЕНАВИЖУ стало таким же распространённым, как 大字报, с той разницей, что за него хватали как миленьких и до темноты беспрекословно пытали на дыбе. Граду N, пережившему и поборовшему слово «листовки», это было поперёк горла, и он, договорившись, поменял его на ВАМ ЖОПА. Калечить за ВАМ ЖОПУ начали через неделю. ВАМ ЖОПУ сменил АБАЖУР, который продержался две недели. Слово АБАЖУР сменило слово АБАЗ, торчавшее в головах три недели. АБАЗ сменил АБАК, успешно морочивший генератор неслучайных изъятий четыре недели. АБАК сменил АББАТ, которым пользовались вместо НЕНАВИЖУ пять недель. АББАТ сменила АББРЕВИАТУРА, прожившая шесть недель. В конце концов, палач выступил с обращением «Дорогие братья и сёстры», которое запретило весь словарь и повелело МОЛЧАТЬ, ПАДЛЫ, НЫНЕ И ПРИСНО И ВО ВЕКИ ВЕКОВ. В остальном же подданные были свободны.
И они продолжили расклеивать листовки.
Я пишу это на весьма кустодиевской даме №2 (какую захотел, такую и привели; это они умеют; посмотрим, что из неё выйдет). Сейчас я поставлю точку, после чего мы успеем выдуть по паре полулитровых чашек чая из заждавшегося самовара, потом петухи прокричат: «Рассвет, рассвет, рассвет», и она удалится восвояси.
