Я резался об этот хрупкий голос,
когда, срываясь с тишины на речь,
сконфуженный, в волнении, нахохлясь,
лишь он был наяву во время встреч.
Перекричав перрон, она смутилась:
«Не помню! Мы встречались? Иногда?!»
И электричка, к счастью, копошилась,
и пальцы, по стеклу водя, крошились
из «завтра?» через «скоро?» в «никогда».
Смятённая, отстав на шаг от мужа,
через плечо шептала в эскимо:
«Любую гравитацию бьёт стужа…»
Планеты разбегались неуклюже
и вляпывались, кажется, в дерьмо.
На вздохе потемнела, бросив проседь
на руки, колошматившие руль:
«Куда спешил… Умеешь же расстроить…»
И ноги разведённые, чтоб сдвоить,
ремнём стянули, всё сведя на нуль.
А йод, как и чернила, мы не носим,
хоть благодатен, как парное молоко.
Вот разве что напрасен под колёсами…
Да и тебя не слышно. Очень высоко. 
