Растрёпанная, будто беспорядок
на выпитом, подъеденном столе,
лицо в ладонях от недавних пряток,
застывших на свороченной скуле,
втемяшивала в мысли руководство:
оставить э́то, не забыть о тóм,
набить полузимой, а не сиротством
суму тотчáс и не вздыхать кругом
да около, как будто всё впервые,
но руки прибирали бог весть что —
ходили с ночи: взмахи платьевые
запахивали место для пальто;
зачем ей поворотливые ситцы
на лямочках-бретелечках, когда
беспечностью уже не отшутиться,
а гололёд не средство от стыда, —
о том не думала, и ворох сарафанов
впивал забытое: осколки от звезды —
агаты из его худых карманов,
когда мальчишкой жаловал цветы,
зачитанные наизусть записки,
когда был человеком, что ли, и
веснушчатому мальчику ириски
принёс в роддом пелёнкам вопреки;
когда сказала «хватит», было поздно:
и чемодан разбух, как синяки,
и кран на кухне разливал в венозно
рыжеющую глотку, а шаги
мельчили расстояние в моменты,
но выйти в космос, в нашу пустоту,
ей удалось, но вакуума приметы,
стальные двери, сдвоили беду:
он, в Торичелли вывалившись следом,
никак не оставался позади…
Ни сват ни кум и даже не сосед им,
я распахнул на стук и крик «впусти!». 
