Я не просил, а ты и не подумала
терзать не кнопок безупречность, а
рецепт чернил выведывать без умолку
и, вызнав, раскраснеть бумагу на
высоком слоге предстоящей фабулы:
А то что рыбой пахнет — не трусы,
но верный признак речки. Исцарапала б
листок стыдливый, прежде чем часы
прошли б и научили каллиграфии,
и я б, попав в письмо, не узнавал
той, что не усомнится в благонравии
того, кто, невозможно исхудал,
но столь же светел, сразу после праздников
и двух прогулов хрипнет: «Всё, пора»
и, сколько ты потом ни передразнивай,
с постели встав, падёт, и от ребра
синяк останется, а от дивана холодом
с тех летних пор повадится тянуть, —
ну не насильно же его-меня, не волоком
к себе тащить, вываливая грудь…
Пусть неживое, из нулей и с единицами,
письмо зачитано до лёта от зубов,
а открывая — изошёлся лицами:
был мелом, стал сияньем, вновь готов, —
всё сразу вспомнил. И нелепо, бешено,
в полубреду спрошу: ты в чём сейчас?
Ещё в трусах? На них рекой наслежено?
Чтоб я в тебе по нéкуда увяз! 
