Кентавр припрётся с влажными глазами.
У ссыльного найдётся горсть махры
(без курева ораторствовать с псами,
палящими под нóги, коль добры,
и в грудь, когда не курено, не сыто,
не стоит, если хочется ещё
ссылаться беззаботно, антрациты
долбя на радость родине и о
другóм не думать: что если отправят,
а не раскурят и не подотрут? —
Письмо дойдёт, и человек в оправе
из слов «найди́те чуточку минут»
отыщет понимание и, может,
подумает: «Я, надо ж, не один»).
Текстильщица на улице взъерошит
седой затылок. Кто-то из ундин
пристанет с дружбой, топнуть не давая.
Восьмёрка распашная «Сам плывёт!» —
распустит глотку. Там и бечевая
у окских бурлаков взбодрится под.
Дед водяной оставит на ладони
записку. Рыбаку придёт во сне
строка одна (которую я ноне
вымучивал и, кажется, вчерне
закончил: прошептав её, он слюнку
распустит на ветру). Протяжный звук
из комнаты, где, вытянувшись в струнку,
я задремал, покажется и круг
очертит в воздухе, а тот уткнётся в уши:
«Стенает он». Я загляну к себе:
кентавр, и тот стишками оглоушен, —
вздыхай ещё — до слюнки на губе. 
