Бумажный, исписав себя, он спичкой
о призму чиркал; шелест-два-три-три
(по Цельсию) страничку за страничкой
листал, и бегло. «И не говори, —
одёргивал глазами по монете
из бронзы, за которую в метро
уже не пустят, и до пекла в кеде
помалкивал, потом кричал: — Перо
не смог!» И плакала. И осушал: «Бумажный
остался носовой, х/б-трусы,
тишайший тигр…» Да только рукопашной
кончалось всё равно: её низы
глубокие, как кашель (с головою
всё время выдают), звучали так,
что наверху посверкивали «к бою!»,
побатарейно перекатывались, влаг
суля потопы, правда, не разняли:
чернильный, он сгустился с первой тьмой,
но не растаял в дождевом обвале —
успела увести его домой. 
