День не кончался, вытянувшись в нежность:
ночь наступала, видела нездешность,
светлела чёрным лаковым лицом, —
и засыпал, засыпан сонным пеплом,
далёкий низ, в котором в гласном беглом
день ото дня не ноет под сосцом, —
робела значит, может, почитала.
Постукивал по телу из (сандала?
из краснотала? ясеня? сосны?):
пусть ствол, разбив хрусталь, влечётся выше,
а я уж догоню — покуда иже
еси на небесех и, точены
подъёмом, небеса дают поблажку.
Я цвёл и пах, я с ветром нараспашку,
и даже не старался — просто лез,
дышал и лез, лез и смеялся, лез, и древо
овладевало мной: я видел слева
и справа, как Земля плыла. Фалес,
не по воде — но в воздухе тонула!
Я видел пастухов, клянущих мула, —
он к краю подошёл и рухнул вниз:
все вылезли, все выплыли сухими.
Когда спущусь, вручу скотине имя —
твоё, мудрец Фалес Милета из.
Жизнь есть дыхание, дыхание есть воздух,
а воздух — всё на тверди и на звёздах:
взойду на небеса — и пропаду:
женюсь на астрономке с Волопаса,
пусть и пасёт коров своих вполглаза,
а вы уж без меня — но на виду. 
