Шея в шарфике, пахучая (сядут пчёлы и сидят?),
шрам на платье сбоку пуговиц затянулся не подряд
(сверху, снизу упущения: грудь, колени — всем ветрам),
коридор на ноги бóсые по рукам да по ногам
(«побросала шпильки, колкости, чтоб успеть»), и вот: «Стою
молчаливая, в неловкости, в дверь ломлюсь незнамо чью.
Слово сбивчивое “сумерки”, сердцу срезавшее шаг,
услыхала и подумала: взаперти пусть, но простак,
расскажу ему о сумерках — убоится, но со мной,
и в ладони, чтобы выдержать, влезет всею пятернёй,
и наполнит чаем девушку, и упросит встать лицом,
а ко двери задом, и́наче быть придётся подлецом
в эти сумерки и коротко ль, долго ль те, что набегут.
И, подумав это, в первый же юрк подъезд, и вот я тут,
как ошпаренная дуюсь на себя в чужой двери:
что за сумерки такие, от которых фонари —
проверяли? — помогают? С “умер” слово, бо-жеч-ки…»
И сказал тогда бесхитростный: хватит трусить, заходи.