Плыл. Бежал

Лишь он бежал, велосипед, когда плыл город, —
холмов и крыш хватает ибо. Город плыл.
А если бы не плыл, болел, проколот.
Но город плыл. И этажи сивилл
с ним плыли молча, совестясь (ни сном ни духом:
не знали вечером, не ведали с утра).
И, верно, тяжести какие плыли, пухом
став: у́зы, утюги, инспектора
вчерашнего дорожного движенья.
Дождь! Плавание. Дальнее, даст бог.
Плыл низкий город. Чванился меженью —
плыви теперь, как в проруби цветок.
Даст бог, не доплывёшь до середины
чего-нибудь: Индийского, грозы.
И колом встанешь в горле сытой льдины.
И тем спасёшься. Плыл. Из железы
слезилось: грозовые тучи плыли
на юг, ко льдам. И город тоже плыл.
И в каждой проплывающей бутыли
напрашивалось, как прорваться в тыл?
Не будет тыла. Дождь! Пройдёт и снова
начнётся. А потом, когда пройдёт,
опять прольётся. Плыл. Из заливного
пространства суши не сготовить. Влёт
косили дождевые булки с мясом
воздушных змеев, скопища шаров,
которыми, спасаясь, в черномазых
небесных высях плыли, поборов
страх высоты, примерно два процента.
«С гвоздями булки!» — воздухопловцы
печаловались. Ливень! Рвал плаценту
меж городом, что на югá плыл, и
тем, кто упав, так и не взвидел света.
Плыл город. Ворковал велосипед:
«Перегонять плывущий город — это… это!»
Бежал. И плыл, держа петлистый след.