Хотел всегда, — и вот попалась в рот.
И ж-ж-жу её смешалось и умолкло:
воды в рот набрала. Наоборот
тот, кто, взлетев, слизнул: глядится волгло
в глаза прохожим, трепетно строчит
заветное в блокноте: «Обнимите:
п ч е л а уже во рту!»; не нарочит,
к глаголу склонен в совершённом виде
«запеть», — и ясный бисер «ла-ла-ла!»
немедленно летит по крупным клеткам;
посверкивает: «В воздухе плыла,
а я её»; грустит: «А авиеткам
пристало ль не жужжать? Тиха, как нрав».
А тут и реки утиши́ли речи:
молочная, медовой задолжав,
ещё струилась, но противореча:
и не хватало крохам молока,
и зубы, прорезаясь, выпадали,
и бычьи самки, обломав рога,
на мясо отступали в самосвале;
медовая ж, густея, пресеклась:
и человек бикорпский рухнул с дуба,
и ран его целительная смазь
не тронула, и неживые, губы
надув, досадливо покинули наш рай:
«Мёд словно подменили конфитюром».
И тот, кто умыкнул пчелу, «Бывай! —
орал ей вслед. — Сама влетела, дура!» 
