Я любила тебя, гад,
двенадцать месяцев подряд,
а ты меня — полмесяца,
и то решил повеситься.
Полмесяца держала взаперти:
кормила чистой водкой из горсти,
пельмени подавала всякий раз,
выгуливала вдаль на поводке,
а отпустив за бабочкой, «к ноге»,
звала, себя не помня, — и он тряс
винительно глазастой головой:
«У адмирала крылья, боже мой,
у адмирала воздух и жена —
любая из пронзительно вокруг
моряцких мотыляющих пичуг»;
и, состригая крылья, так тошна
сама себе была, что не слеза —
Ока — сбегала льдиста и сиза,
и лик её таким рублёвским был,
а говорят, что продавщицы не,
но видел ли их кто наедине;
давила взгляды, будто дрозофил:
«Я целый год сгорала, и дотла, —
хотел бухла — а я себя дала».
И «Вместе не повеситься ли нам? —
советовалась с ним. — Я и фату
купила, и костюм вам. Но ко рту
позволите ль припасть моим губам?
А там и сук поделим пополам». 
