Хотел к окну, к окну не подпускали,
оттаскивали: «Батюшка, а вдруг»;
но я пытлив: на рожах, как в зерцале,
любовь запечатлеется ль и скук
забот о судьбах родины година
закончится ль? Должна. Я видел так:
распахиваю окна с гиблой миной,
во всём парадном, фабрен, и желвак
играет, и кадык по горлу бродит,
а сам, по пояс высунувшись в чернь,
лицом теплею, вот уж губы к оде
готовы, тóлпы слёз не прячут зернь:
рыдают зверски в голос, я же гулко
и образно, и ярко их журю:
«Ах, сволочи». И в люди на прогулку
спешу, и рад любому бунтарю:
чеканю шаг меж ними и вминаю
им рёбра óтчески. И — веселятся все.
И всё как прежде. И надвременнáя
суть родины, сапог, ясна бузе.
Немедленно вернусь к привычной боли:
к ворóнам, о ворóнах, без ворóн…
Но вякнет кто-то: «Аликс с Гришкой, что ли?»
И отзовётся на картечь урон. 
