Вот, глупость подумалась снова: когда очень долго
на кроны смотреть с пролегающей лесом вороны,
из ветра и листьев, проворства их, чистого шёлка
рождается «Кáк там? Высокого лёта! (Дремучие кроны)».
И каркать чащобе о засухе и короеде
под ветви не хочется — хочется думать, что руки,
наверное, Гу́льда, которым волнистые эти
верхушки служили примером, нежны, но упруги —
и тоже сумели б исполнить такую морзянку —
и Берга потом, напоследок древесного Берга,
и ветви, которым позировал… Гульд?.. об осанку
летящей… глядящего бились бы: «мы — недомерки»,
и ветер тянул бы их нервное «тáк — не отхватим».
И вздор совершенный затем: под окном, прямо перед, —
я рухнул с «ну надо ж!», я встал и выглядывал татем, —
ты, ты улыбалась… Глаза не подводят, а верят. 
