На мартовском толе токуют тарелки: — Оне налетят,
корпускулы в ряби с «вы так одиноки, до постных цитат
о беге на длинные», — кáк огрызнёмся? коль скоро февраль,
и крыша в позёмке, и трубы с угаром котлетной еды,
и те, что не смёрзли, особенно порознь, но столь же тверды:
не пикнут опять — или снова ответят: «У нас пастораль.
Колбаской на катере к матери скатертью с вашим шестым
краснеющим флагами флотом, — без вас подсластим».
Февраль-то? и чем же? пролезшим за ним январём,
когда отбивает следить и у тех, кто обязан следы
плести на снегах, потому что утробы пусты
у зверя, который хватает за горло: «Три шкуры сдерём
на ужин с пасту́шки»? Подъедены мышки. И даже «пшена б!»
уже не звенит, оттого что не смех, а, ей-богу, киднап.
……………………………………………………………………………..
Во-первых, наверно, не вертится. Á во-вторых —
и всякая сволочь не вправе! — одни, безотцовщина мы.
И плоская, может; и строгости круглой зимы.
А нам хорошо, и не надо нам тут позывных. 
