Я — муха, я кружусь, но скоро сяду:
я изведу тебя — и на плечо,
а ты рукою «пшла!», и я в харчо,
которое хлебал, где горячо,
и мокро, и чеснок, и, кумачов,
ты посчитаешь слабостью пощаду —
и с ложкой дряни — в рот меня и дыры
другие — в пасть меня препроводи́шь,
где щёлочь, зубы, хляби темнотищ
и микрофлоры приговор — кадиш,
а я осмелюсь выпорхнуть, и «ишь,
сучара» воскресит меня, как «вира!»:
присохну к стенке крепко; отобедав,
ты сможешь бить ногой по животу
меня, пока я вовсе не пройду —
как дождь, сентябрь, играющий в саду
ребёнок, если мы начистоту,
недолговечней века он, — а дéдов
Морозов мне и так не достаётся.
Навязчивость моя не пытка, но
проверка, человек ты иль оно,
поймёшь ли, что прогнать меня — одно,
а поболтать со мной не лишено
известной пользы. Даже для уродца. 
