Трудно времени

Вот человек, которому дней N
осталось: он уйдёт — затем что время.
Не то что ветх иль будет убиен…
ÓК: для чего при будущем обмене
остановившегося тела нá
оградку в поле надо делать морды
несчастные и цвета полотна
дорожного под лужею под «фордом»?
снесли бы вниз, и пусть бы Азраил
вручил грузовику, а тот на свалку,
а там есть чайки, только б не сбоил
мотор грузовика, а чаек галки
не отвлекали… — Завтра ну никак
не может объяснить себе. И время,
которому вообще-то натощак
любого перетикать — что хорея
из мчащихся из вьющихся из туч
отжать для всех учебников навеки,
в недоуменье, ибо перевьючь
вот-человека, чтобы человеки
не рысью — шагом дробным и больным
шли цугом на работу ли, с работы, —
а он и не заметит, по прямым
продолжит пробираться на заводы
и фабрики натужные свои,
где силится и бьётся, чтоб в постели
метаться ночью и до толчеи
прорваться на работу, чтобы еле
дойти до дома, чтобы снился раж
и валерьянка унимала стоны
«нет, ты додашь», «уважь» и «саботаж»,
чтоб в восемь с упоеньем миллионы
вставляли в куклу Барби разговор,
выпытывали часть у моджахеда,
стояли друг за другом, впав в затор,
и рыли от забора до обеда…
«А бабочка, однажды не взлетев,
не просит слёз и хлеба на стакане», —
вот-человек однажды нараспев
подуманное в форточку горланил.
И время в этот день в награду шло,
в один из дней крутились шестерёнки,
как будто в масле смысла; но число
перевернётся, — и замрёт: в печёнках.