Нащупывание сюжета: крестоносец

С большим, в рост человеческий, крестом:
Наверно, на плече?.. В мороз, должно быть?
В домашних глупых тапках… Вот заштопать
пришёл бы кто к нему на холостом
боку футболку с «Невиновен б-г,
а мы свободны»… Изо рта клубится —
ещё февраль, а талые синицы
суются в кус мороженого, взмок
который на асфальте от тепла
подземного, — парóк, и всякий тщится
понять: с утра? Такие мы. Тряпица
взмокает на спине и добела,
морозной пыли, выцветает. Крест
велик, и поперечина сажени
косой — не маховóй — как раз, и тени
за мокрою спиной воркуют: эст,
мол, хомо человеку люпус, и́
в метро дебила ни за что на свете
с крестом не пустят. В опере-балете
теней заспинных внятность: «Искуси
народ, давай-давай, внеся в метро
себя с крестом; эй, крестоносцу двери
да подержите ж». Держат. И, примерив
— проходит — «Проходите же в нутро, —
зовут погреться; люди, а зовут: —
С крестом, а потопчи́тесь». А другие
вышвыривают вон «идиотию
с крестом»: «В метрé не нужен». Свежий люд,
проснувшийся не в ночь, а при звезде,
не без пяти, а ровно, Иисуса
помалу узнаёт — светло, но вкуса
к Руси, Москве, холопству, мерзлоте
терять пока боится — но анфас!
но профиль! но стигматы! но кручина
в семитских, но надмирных, где причина
вообще всего, очах, где он увяз!
«На станцию “Голгофскую”?» — «К шести».
И требует, и ласково так злится:
«С крестом же, не с собакой». И копытцем
твердит асфальту: «Нáдо ему». И́
раскаивается: «А нам — б-г весть».
И вносит на кресте под землю б-га
(«Он сам сказал: “К шести”.) И понемногу
час пик сникает; следующий в шесть.