Имя мамы

Шагая напрямик куда-нибудь,
скучать не начинаешь очень долго,
лишь в темноте второго дня по волку
ныть хочется («трёхлеточка ж»… не суть).
На пятый день вокруг одни поля.
На день седьмой — сады, вакханки, ульи;
идиллию мою пою, и стулья
из сельсовета вкруг стоят, а я —
как Феокрит, за что прошу медов
как внутрь, так и натёртости измазать,
а сластолюбки хором льнут: «Неясыть!
Эклог ещё хотим и драмкружков
хотим, чтоб заиграться не с пчелой,
но в ваших, Авраам, волшебных пьесах,
а струпья исцелим во интересах
последующих нежностей: бог мой,
ещё зимой родится Исаак».
Но недосуг мне. Может, на обратном.
Глаза глядят, и ноги троекратно
стремительнее прутся. И вот так
влечёшься увлечённо по прямой
с невольной читкой и ответной лаской,
закидываясь долею парнасской,
пока весна не сменится зимой
и ты не обнаружишь, что река,
идёшь которой, в новом агрегатном:
добряк тебя отколет, но превратно
поймёт, достав бумажку из ледка
в кармане на груди, в которой ты
описан как несносно малолетний,
которому «молчать! довольно бредней», —
не надо говорить, а то «вражды
не оберёшься, ясно? (…) Молоком
поить полезно (…) рассказать полезно
о городе (название; не Дрезна)
покинутом (…) полезно в шутовском
(как будто) настроении ФИÓ
его узнать (не вспомнит), и тогда-то
задать секретный (знаем, жутковато)
вопрос: “А имя мамы?” (не Иó)».