Муруру

От Муруру ни слуха, ни духóв,
которыми она чистописанье
кропит, как дождь при обмороке, зов
упрятав между строк для осмеянья
(когда не отыщу его и стук
устрою в её дверь в ночь на вторые —
к ней мчаться через веси, шоферюг
упрашивая, — сутки: «Все прямые
вдруг стали параллельными?» Ха-ха;
межстрочность размежёвывает кóзлищ
от козлищ же; строчила б впопыхах,
что ждёт-на-стенку-лезет: «Соизволишь
приехать в ночь на осень через год?»)
в заветных треугольных письмах, коих
вчера пришло двенадцать, нынче ж — вот,
уже сказали: «Полдень», — я в изгоях:
ни весточки, хотя бы и в стихах,
хотя бы и хореях из хотя бы
одних увязших в мускусных духах
чреватых умолчаний, чтобы, дабы
я не стучал о стенку головой,
я не просил машину «Хлеб» чрез веси
лететь, а не тащиться, локтевой
сустав ломая ó бок шефа, лезя
к баранке, ко святому. Муруру!
Я на вторые сутки был под дверью
и бился о неё, и бит был у
дверей её соседом в подреберье,
который говорил, что я ору,
а я просил, а не орал: «Припомни,
в пальто на голом теле. Муруру.
Чуть осень — и новеет вероломно:
как птичка, по канату меж домов
в багрец-пальто на обнажённом теле
расхаживая, падает, вспоров
собою высь в сквозистой акварели
чуть-осени, — и нет её». «Число, —
я спрашивал, — сейчас у вас какое?» —
«Уж третьи сутки осень». Отлегло:
уж осень. Ну конечно. Листобои.