Люди ли люди, которые людям нездешним
в пору черешни в тарелке, да с горкой, черешню
вынесут, чтобы махнуть на «большое спасибо,
ярче черешни во рту не бывало», изгиба
рта от приятия речи не пряча в ладони,
в спину шепча: «Ваша грусть, как на истой иконе»,
а в феврале воем «так им!» разбудят округу,
а в октябре с ором «смерть им!» застрянут, в фрамугу
голову с глоткой лужёной засунув по «смерть им»,
а в феврале через год возликуют: «Мы вертим
их на причинном весь год. Ах, ещё бы лет триста»,
а в феврале через век или три «как душисто
пахнет исподнее трижды героев, под Энском
их пулемёты заткнувших», — восплачут на женском,
а на мужском языке расплывутся: «Гастеллы!
наши гастеллы — такие гастеллы», а эры
ми́нут — и в пору черешни черешню на блюде
вынесут пришлым, да с горкой… Не нéлюди ль люди?
в пору черешни в тарелке, да с горкой, черешню
вынесут, чтобы махнуть на «большое спасибо,
ярче черешни во рту не бывало», изгиба
рта от приятия речи не пряча в ладони,
в спину шепча: «Ваша грусть, как на истой иконе»,
а в феврале воем «так им!» разбудят округу,
а в октябре с ором «смерть им!» застрянут, в фрамугу
голову с глоткой лужёной засунув по «смерть им»,
а в феврале через год возликуют: «Мы вертим
их на причинном весь год. Ах, ещё бы лет триста»,
а в феврале через век или три «как душисто
пахнет исподнее трижды героев, под Энском
их пулемёты заткнувших», — восплачут на женском,
а на мужском языке расплывутся: «Гастеллы!
наши гастеллы — такие гастеллы», а эры
ми́нут — и в пору черешни черешню на блюде
вынесут пришлым, да с горкой… Не нéлюди ль люди?