Вдруг наполняется трамвай,
заветный номер, через веси
идущий сквозь сады, снимай
в которых яблоки во взвеси
Ньютóна, ветра и плодов —
они в карман уже не лезут:
их лакомый карман фунтóв
раз, может, семь; через порезы
на рельсы семечки летят —
и прорастают, чтобы рядом
случился надобный обряд,
и на прогоне кочковатом
вдруг положили шпалу-раз
ещё одной трамвайной ходки…
Вдруг наполняется саврас,
заветный номер, сквозь серёдки
лесов, живущих в городах,
бегущий шагом, только б дети,
по пояс высунувшись, «ах», —
кричали дятлу Лизавете,
и «ох», — ста лыжникам, с зимы
скользящим перед, подле, сзади,
и «ух», — когда трамвай, кормы
подлодки не заметив в глади
канала имени Меня,
Перебегающего Рельсы,
вдруг, воду волнами тисня,
перебегающего рельсы,
в нос субмарины, шедшей вслед,
врезается совсем немножко…
Вдруг наполняется портрет
трамвая, номер, чрез окошко
вожатого, и не водой
канала имени — немалой
деталью, тонкостью, игрой
теней и света, нас и в залу
трамвая хлынувшей чреды
времён, янтарного субстрата,
который скоро взялся, и́
на мушек-нас запанибрата
кто ни попало тыкал и́
смеялся нашим пучеглазым
предсмертным маскам, мастерски
изображённым нами разом.
заветный номер, через веси
идущий сквозь сады, снимай
в которых яблоки во взвеси
Ньютóна, ветра и плодов —
они в карман уже не лезут:
их лакомый карман фунтóв
раз, может, семь; через порезы
на рельсы семечки летят —
и прорастают, чтобы рядом
случился надобный обряд,
и на прогоне кочковатом
вдруг положили шпалу-раз
ещё одной трамвайной ходки…
Вдруг наполняется саврас,
заветный номер, сквозь серёдки
лесов, живущих в городах,
бегущий шагом, только б дети,
по пояс высунувшись, «ах», —
кричали дятлу Лизавете,
и «ох», — ста лыжникам, с зимы
скользящим перед, подле, сзади,
и «ух», — когда трамвай, кормы
подлодки не заметив в глади
канала имени Меня,
Перебегающего Рельсы,
вдруг, воду волнами тисня,
перебегающего рельсы,
в нос субмарины, шедшей вслед,
врезается совсем немножко…
Вдруг наполняется портрет
трамвая, номер, чрез окошко
вожатого, и не водой
канала имени — немалой
деталью, тонкостью, игрой
теней и света, нас и в залу
трамвая хлынувшей чреды
времён, янтарного субстрата,
который скоро взялся, и́
на мушек-нас запанибрата
кто ни попало тыкал и́
смеялся нашим пучеглазым
предсмертным маскам, мастерски
изображённым нами разом.