Город, по которому иду,
низкий — да подзвёздный; на урду
думают в нём, может быть, но в фортки
задирают нашенски: «Ты сыт?
Рот разинешь Рыбам — острожит
небо тебя, рыбка, и увёртки
“я вот-вот назад, там бутерброд
был пресытный” — наивняк: вот-вот
.
не случится нынче, а ещё
не случится завтра, — ты же, о,
обо всём забудешь, кроме неба».
И из форток руки кучу каш
простирают: «Ты не сыт. Уважь
звёздность: от неё за белым хлебом
улизнуть — примета. Каши — ешь.
Увлекайся. Небо — наш рубеж».
.
И из форток шубу и очки
подают с ремарками: «Близки́
снéги, ведь октябрь» и «В них виднее».
Рыбы уже светятся. Бегу.
Рыбка, я на левом берегу
на спине плыву в небесном клее.
Детский по незнаемой причуде
город, где на звёзды смотрят люди.
низкий — да подзвёздный; на урду
думают в нём, может быть, но в фортки
задирают нашенски: «Ты сыт?
Рот разинешь Рыбам — острожит
небо тебя, рыбка, и увёртки
“я вот-вот назад, там бутерброд
был пресытный” — наивняк: вот-вот
.
не случится нынче, а ещё
не случится завтра, — ты же, о,
обо всём забудешь, кроме неба».
И из форток руки кучу каш
простирают: «Ты не сыт. Уважь
звёздность: от неё за белым хлебом
улизнуть — примета. Каши — ешь.
Увлекайся. Небо — наш рубеж».
.
И из форток шубу и очки
подают с ремарками: «Близки́
снéги, ведь октябрь» и «В них виднее».
Рыбы уже светятся. Бегу.
Рыбка, я на левом берегу
на спине плыву в небесном клее.
Детский по незнаемой причуде
город, где на звёзды смотрят люди.