Цырк

Трогая ток, потихоньку проходишь науку
щупанья и привыкания к току, что току
тоже на пользу: он дело, подобное трюку
(хвать — и ты скрючен, лежишь на полу, но глубóко,
ниже границы Мохó, и Харон в кимберлитах
ходит на яхте, на борт прибирая лишь стойких),
делает много нежнее, покуда в разлитых
пó полу лужах мочи, словно время в попойках,
плещется жизнь (хотя это стучащие зубы).
Выпить приходят товарищи раз, — ты никчёмен:
вонькой колодой торчишь из розеток халупы.
Выпить приходят товарищи два, — до оскомин
тот же пейзаж, но колода уже косорота:
«Пальцы в розетку совал. А теперь хочу водки».
Выпить приходят товарищи три, — у колоды
вдумчивый ум на лице, но искренья проводки.
Выпить приходят товарищи семь, — а ты в кабель
голый, как поле в предзимье, вцепился резцами:
ток протекает, течёт благосклонно, ни капель
из причиндала, ни судорог; как прорицали
Павлов и бобики, ток пообвык, ток притёрся.
Но для чего это всё? — Ради цырка (не зоо!):
стану ковёрным с пахучим обугленным ворсом,
рыжим любимцем детей, избалованных зовом:
«Делай, как я. Кто мечтает пройти на арену?
Эти амперы тоскуют без маленьких ручек».
Ручки обуглятся. К куполу руки воздену.
Дети всхохочут. Исус подмигнёт: «Лучше с жучек».