Генератор неслучайных изъятий
Я написал этот бессовестный ужас с единственной целью: хоть что-то сделать, вбить хоть какой-нибудь клин, потому что называть белое чёрным там, где чёрное всегда называют белым и не видят в этом ничего страшного, порой полезно. А пускать под откос поезда я не умею.
Вот, пожалуйста: ГНИ вылавливает людей, о которых в сети нет ни слова правды, а чаще всего их там нет вовсе; скорее всего, это или сексоты, или бандиты, и генератор, уловив это, экстраполирует, то есть своевольничает. Доверимся же ему, потому что в стольном граде N «бесстыдно действует хорошо законспирированный диверсионный батальон косящих под наших дворников и сторожей монголов, нашезированных косметически и прошедших ускоренные курсы нашего языка; они прекрасно метут и сторожат, но делают это с неясной пока целью по заданию зарубежных кураторов». И всех оклеветанных… подставленных сексотов (сексотов-сексотов, уж в этом не извольте сомневаться), не особенно разбираясь, даже не спросив у них «чё денег?» (что отмело бы всю напраслину, потому что наши отвечают на такое без сучка и даже могут вломить), гребут, чтобы наскоро выслать «на родину» самолётами Люфтганзы, а наглый ГНИ лает на них вдогонку: «Отчего среди них невыносимо много Смирновых, Петровых и Васильевых, причём это даже не братья, а? Почему на всех фотографиях заметны признаки подделки: выпученные не от водки, но от безнаказанности глаза, которые когда-то были узкими и чуть косили, а также крашеные хной бывшие чёлки и выбритые макушки и затылки, а?» — Бэ). С сексотами — увы, временно — разобрались. А пока самолёты не достигли Улан-Батора, ин макони разведкачиёни душман расанд, генератор прижимает какую-нибудь великонашу банду, заявив, что все наши таксисты города не наши, наши они только внешне, на самом деле это наспех (по лекалам выше) переделанные монголы, которые работают на сицилийскую мафию, бла-бла-бла. Результат тот же: наших бандитов высылают под видом монголов, что рождает хаос, а хаос — это медали и новые лычки.
Нет, генератор не умеет проламывать череп, чтобы на вашем бегу покопаться в ваших мозгах. Просто если двуногий или человек, беря телефон, вместо «алло» говорит «НЕНАВИЖУ»… Штуковина напрягается, пристально вглядывается в лицо «ненавистника» (пожалуйста, поднимайте голову, когда мы смотрим на вас; под ногами уже даже копеечек не осталось) и начинает усиленно копать. «Доложите о том чуваке, который прячет морду под пищиковской кепкой с удлинённым козырьком, ковыряется в носу, а выработки тайно вешает на прохожих, использует в речи всего пять слов и от выхлопа которого можно закусывать? Неужели враг?» — «Ни в коем случае, ваше благородие. Побольше бы нам таких. Генератор слышит по его испарениям…» — «Из головы?» — «Ну, в некотором роде… Слышит, что он мутузит жену, но та, во-первых, ходит без синяков на открытых местах, а во-вторых, не способна жаловаться: тот, как вы сказали, чувак зашил ей рот…» — «Ну, это их личное дело. Следовательно, неподсуден. Следовательно, в трудную для родины минуту можем на него положиться». — «Есть наградить его виртуальной шоколадной медалью». — «Поостри у меня… А что с тем, из которого так и пёрло НЕНАВИЖУ? Помнишь: изо всех лезут или хлеб, или зрелища, а из этого одно НЕНАВИЖУ?..»
И тут я впервые задумался о том, как эластична наша реальность, ведь если во всех зашивших жене рот «положить» это некрасивое и тревожащее НЕНАВИЖУ, то, может, и монгольские дворники не понадобились бы… И я не без удовольствия от живосечения начальника, который хоть и не ходил в ногу со всеми, но всё-таки существовал, и существовал в одном экземпляре, а значит был уязвим почище собирательного монгольского таксиста, проделал опыт №1, вложив в кролика, когда он воскресным утром вышел с лёгким похмельем на теннис, сложное словоохотливое словосочетание ПРЕЗИРАЮ ВСЕХ НА РАБОТЕ. Когда обычная пустота, звенящая, как вбиваемый в соперника драйвом мячик, заполнилась, генератор вскинулся и подал первый сигнал тревоги. Тревога подняла летучий отряд жандармов и испортила начальнику теннис и понедельник, который пришёлся на тринадцатое: начальника вызвали и спросили, что это было. Он отвертелся.
В следующий раз его скрутили в ста метрах от конторы, когда он, увидев машину ещё большего начальника, склонился в поклоне, но, как сказали на общем собрании, думал совсем иное: «У этого вон какая большая машина, а у меня вон какая маленькая, так бы и вышел ночью на трассу, чтобы купить у таксиста кинжал с вермахт-орлом на лезвии, и испырял бы сначала эти ненавистные колёса, а потом и». После «и» мысль обрывалась, и как бы его ни душили, интересуясь на пике задыхания, «кого ты хотел испырять? меня или моего несчастного церебрального ребёнка, которого я вёз ко врачу?», добиться ответа не получалось. Начальника перевели в сменные охранники, но пистолета не доверили — не умел, ни разу не стрелял, никого, в общем, не убивал. Стоял с огурцом в кобуре, упрятанной под мышкой. И очень грустил. Жалко ли мне его стало? — Да, но я упорный и не слишком добрый. Даже, увы, к своим.
Наконец, охранник, с которым я здоровался, которому улыбался и с которым один раз пил вечером пиво, нагнав его после работы на улице, то есть вёл себя совсем не так, как его бывшие сослуживцы и подчинённые, плевать хотевшие на его падение и подававшие ему для пожатия средний палец, однажды нацепил две свои медальки и, проверяя у кого-то документы, будто бы подумал: «Сегодня же всё тут взорву». Больше я его не видел.
Генератор неслучайных изъятий вырос и вошёл в полную подлую и звероватую силу.
И когда его подключили к потоку, я задумался во второй раз (я упорный, но тугодум): то, что умненького начальника заменили на олигофрена, это прекрасно, на большее я и не рассчитывал, но толку-то? Олигофрены великолепны, они могут быть добрыми, елозящими по чужой щеке в слезах своими большими чувственными губами, их легко обмануть, а руки они распускают только рядом с заместителями палача и двуногими, которые бьют попавшегося на НЕНАВИЖУ, не взирая на вологодский конвой, руками, ногами и даже ртами, полными слюны, которая почище кулака. А ещё они любят и умеют ковыряться в заду, засунув руку в галифе и в упоении не замечая ничего и никого. Что-то там чешется и никак не может вычесаться… Однако пример начальника и уж тем более меняющих его олигофренов, покусись на них ГНИ, никому не наука и пустой звук для всех остальных никому. Медовая подлость, сладкая до сладостности, ну пустячная же, как рак у палача, обнаруженный в его зачатке. Никого ни на что не. Не подвигнет. Не поднимет. Не заставит задуматься — и рискнуть.
Тем более что все мы теперь олигофрены. Вынужденные и с роду (за двадцать-то пять лет как не уродиться).
Так я и появился на свет. Я заранее оборвал все связи, дав в главной газете города грязное отречение от родных, дорогих и близких. Целыми днями я произносил устно и письменно НЕНАВИЖУ, пока оно не потекло изо всех щелей, чтобы утопить меня. Но я не дался ему: в один прекрасный день я вышел в поток, поднял опухшую от портвейна морду ко всем камерам на всех столбах и неопознаваемых простым глазом небесных летательных объектах, раскрыл пасть пошире, чтобы ни один микрофон не мог не услышать, и произнёс слово, которое так долго берёг, берёг для себя.
Еле прошептал, ибо было смертельно страшно, но меня услышали.
