Футбол
Больше всего я соскучился по собаке. Больше всего мне хотелось взять дорогого пса на руки и нести его, такого живого, тёплого, резкого, плотного, пульсирующего, вкусного… так бы и исцеловал его бестолковую преданную морду, которая замирает от счастья, когда я тычусь своим носом в его нос… и нести его, утонув носом в его загривке, подальше от этого места, где мы не вместе.
Я этого не видел, а о том, что это было, догадался только тогда, когда они открыли дверь моего застенка и спросили насупленно: «Ты кто? За что сидишь?» Ясно, что я уже отупел, потому что они кричали: «Гол», а я даже не подумал о футболе.
Мальчишечий гам за дверью означал футбол. Надо же, футбол, в тюрьме, в этом бесконечном вонючем коридоре.
Мальчишки играли на моём этаже в футбол головой палача — и падали, наступая в его блевоту, которая никак не могла высохнуть за шесть, что ли, часов.
На моём сварочном свету кровь на них была такой бледной, такой невыразительной, что я опять не сложил два и два, подумав лишь, что они в чём-то изгваздались. А они были в крови.
«Ты кто? За что тут?»
Голос мальчика не говорил мне ровным счётом ничего. Милый голос милого мальчика лет двенадцати. Чуть взвинченный, но это, верно, волнение, они, верно, будут нас выпускать. Кто-то хороший дал юной поросли хорошее поручение…
Никто их ни о чём не просил. Они сами собой распоряжались.
Ночью было «Бородино» (не было никакого Бородина, была решающая заготовка фарша; вот о чём ворковали голуби в моей отдушине на трёхметровой высоте), и их, боевых мелких, осталось куда больше, чем взрослых с обеих сторон, особенно взрослых с палаческой стороны, а их взрослая сторона сейчас спала разными видами снов, и голова, на которую у победителей были виды, осталась без присмотра. Но победители уснули, и голова оказалась футбольным мячом.
«Ты кто?»
Кто же я? Я… я тут… Господи, да это же Дима. Те же глаза, тот же голос, который когда ещё сломается.
«Дима, — сказал я, — дорогой Димочка, это я».
«Я его в первый раз вижу, пацаны», — отмахнулся от меня Дима.
Это правда.
«Мало ли кто тут сидит. Пусть сидит».
«Дайте хотя бы бумагу. Мне одну мысль надо записать и донести».
Бумажку нашли. Хорошие мальчишки, без легко объяснимой (а то и законной) злости бог знает к кому.
Глава 5
Дорогой читатель этой писульки! Он, Димочка, дорогой мальчик моей Ани… ну как моей, я видел (почти не видел, была темень) её всего один раз, он переписал четыре предыдущие главы и спрятал рукопись под спичками в балабановских спичечных коробкáх в дальних углах подпола дома с печным отоплением. Если стольный град N не выгорел, или выгорел не весь, пожалуйста, найдите этот дом и эту рукопись. Найдите его и найдите её. Это важно, важно и исчерпывающе, как инструкция, написанная кровью, важно и исчерпывающе настолько, что, прочитав всё, вы наконец-то сумеете вытащить себя из НЕСВОБОДЫ, даже если вы найдёте этот дом и эту рукопись не завтра, а через пятьдесят лет.
Я написал это на листке, из которого свернул голубка, и попросил запустить его на воле человека (мне показалось, что он сначала человек и только потом надзиратель), который ходит по моему этажу всю ночь и кричит: «Час ночи. Надзиратель Такой-то проводит обход камер…»
Прошу вас.
