Припадочный
А, так вы всё-таки написали :-).
Привет, привет. Мой мальчишечка высоко-высоко о вас отозвался. Сначала отозвался («Та, у которой круглые глаза». — «?» — «Ну та, которой ты вынес чай…» — «А». — «Она мне понравилась: понимает в наших круглых яблоках…» [ему всего семь, а мысли уже седые]), а потом передал ваше письмо «на энскую деревню кому бы то ни было» (и немножко мне, его припадочному «внебрачному папе»). Не разбросал по всем нашим ящикам, а, подумав и навздыхавшись, разбудил ночью и сунул в сонные руки. Всё-таки вручил.
Почему «всё-таки»? Я не знаю. Ибо такое даже предположить было нельзя: какая-то проезжая, а я вдруг: «всё-таки написали» :-).
О, я вас помню :-). В тот же день, оторвавшись от точения энного снаряда («мастер, я в кладовую: за резцами» — а сам под дождь, под дождём мне строчится; до нитки — зато стишок в голове сухой… не в том смысле сухой, что…), я черканул строк тридцать, фривольных-фривольных, но, чего уж тут… Черканулось, пусть теперь будет. Если хотите, не относите это к себе; а не хотите — относите :-). Вот:
Потрогать тонкий смуглый шёлк не то же, / что прикасаться к загорелой коже / летающей по дому дамы N, / на май и лето, «на сентябрь? — быть может», / оставшейся, «а там не-лето съёжит / потоки косохлёстов до морен, / и не походишь с голыми ногами». // Всё это время, то есть «месяцами», / N неодета: «Летом ни к чему / летать по дому в подвенечных платьях / и в чёрных скорбных платьях при оладьях, / компотах, щах и яблоках, в дрему́ / валясь, устав. А также луч светила! / Дотягивается, где б ни ходила, / и греет свою N. А также ты! / Сама длина — вот что такое руки / твои, меня доставшие на юге / и к северу несущие, где льды: / остывшие перина и подушки». // В июле привыкаешь: до макушки / краснеть перестаёшь и даже глаз / не то что не отводишь — наблюдая, / не видишь и того, что с маху в мае, / слепя глаза, гвоздило. // Осень — раз, / и расцвела, и, как и говорила, / N собралась, N уезжает, стыло / N стало. N, совсем не побыла! / N в тонком смуглом шёлке, и под платьем — / одна она. Страдаю, N! Пожатьем / плеч отвечает: майся до тепла.
(Вот только куда мы денем мальчишечку, если вы ходите в таком виде :-)?)
Значит ли это, что вы вернётесь в Энск с новым теплом :-)?
Простите. Я знаю, это даже не шутка, но шуточка, и шуточка сволочная. Неуместная.
О, я помню, я такое всегда помню, — потому что не могу сдержаться, выбегаю. Никогда не забываю тех, кто сидит в нашем яблонном перелеске так, будто завтра не будет. Оно и впрямь не настанет, но знают об этом немногие, и потому сидят так немногие. Вы — первая из немногих:-), которой я написал. А первая из немногих, которой я не писал, сидела под ливнем и читала: вслух — но книжку, а не из головы; вскоре книжка распалась на главы, которые друг дружке не помогали, и утонула, а утопающая была поднята со дна, отведена в тепло и съела полбанки мёда. Больше я её не видел, отчего написать ей не мог, зато написал о ней, но она этого не читала, не фыркала, не указывала на двусмысленность. А с вами всё иначе. А у вас всё в руках :-).
А мой очарованный мальчишечка… Сейчас у вас будет футурошок, а от него помогает нашатырь под носом. Есть он (не нос) у вас? Вряд ли, если вы даже аспирин забыли.
Побегайте по Энску-2: вдруг в нём есть аптека, а в ней — нашатырь. Не спешите, я подожду, без нашатыря ни слова больше не напишу… Есть? отыскали? кто-то на улице поделился? Хорошие же люди в Второэнске. Надо бы там побывать с какой-нибудь проблемой…
Мальчишечка тоже что-то написал:
«Как яблоки под деревом свербят, / что их, небось, не превратят в повидло!» — / Глаза таращит, чемодан подвида / «для паданцев и, может быть, опят, / когда ты соберёшься по грибы» / уже в руках, суёт: математично, / мол, уложи и получи «отлично»: / «Осенней полосатой шантрапы / слетели чемоданы, и одним / не обойтись, но это не сегодня. / Сегодня (о!) — один, в котором сотня / уляжется небось. Давай засим». / Засим даю: сорвавшихся толпу, / галдящую: «Даёшь из нас повидло; / свалившиеся нá Землю не быдло; / и черви наши — лакомство», гребу / лопатой для метелей в чемодан / и плотно упаковываю сферы / неравные весьма во имя веры / в повидло на горбушке с маслом, ан // сумею я, улягутся они.
Но шок, надеюсь, приятный. Я и сам удивлён. Впрочем, не первое. (А. С. своё в пятнадцать же накарябал :-)? А И. А., кажется, в шестнадцать? А этот… Куда катится мир?)
Мы живём, спасибо, что спросили. А отчего бежите вы? Не от осени же… Я даю норму. А вы норму, простите, не давали или не захотели давать? В какой отрасли вы не или не? Думаете, я сволочь, если даю такую норму? Разумеется, я — она, но… Чёрт, у меня есть «но» (у всех есть чёртово «но», а у кого его нет — тот… какое нам до него дело? — никакого). Но ведь мы с мальчишечкой одни: мама у нас была, да вся вышла, а я был у неё, гм, «отдушиной» (в её «нелепой семейной жизни»), а потом появилась другая отдушина, не такая простецкая, как я, и не такая здешняя, и мой — мой — мальчишечка достался мне, чему я, токарь (потому что хорошие инженеры теперь не нужны), но я, если надо, и неплохой фрезеровщик (представьте себе), очень-очень рад. А снаряды оттого, что точение иного теперь тоже никому не… Нет, точить красивые металлические… бигуди (!) тоже можно, но за три копейки. Знаете ли вы, что наточить «бигудей» на всю родину стоит три рубля?..
Мы живём изумительно. За чаем (я, впрочем, не чаёвничал, вы так и не дали мне отпить из вашей чашки :-), я смотрел на вас, не мог оторваться) вы говорили о своём изумлении: в воображаемых снегах и тайге, окружающих вас, нет места горячему чаю с двенадцатого этажа незнакомого дома; затем снегá и тайга вдруг сменились голой степью (вероятно, вы заметили, что на дворе лето), и вы заговорили об одиноком степном растении, которое вытягивается вверх только потому, что у него есть упрямство, тогда как зимой степь втаптывает его в себя снегами и чужими копытами, а в предзимье (это второе время года? вы от негó «фьють»?) выветривает его прочь, что тоже изумляет, потому что это обращает степь в ледяную пустыню. Но и мы изумляемся: каждый вечер я узнаю что-то новое — мальчишечка делится дневными открытиями; я так поумнел, оставшись с мальчишечкой один на один и вместе, что скоро это начнут замечать и, следовательно, бить, пороть и забивать кирпичами. Он пока разбрасывается: стоики, стишки, музыка (ей-богу, поёт, как Робертино; рисует клавиши на столе, — и я слышу музыку, которую он играет), математика; но больше всего мне нравится его ненависть к СМЕРШу (ещё одна дурацкая… или не очень?.. шутка). Помните в его стишке слова про укладку сфер? Математика. Она точно его. В этом он не разбрасывается. В этом он весь (сказал «внебрачный папа», у которого нет ничего, кроме этого «математика»; впрочем, это сказал инженер, которого очень хорошо учили и который всегда очень хотел «всё знать»).
Думаете, в электричках ему будет хорошо? Впрочем, он помнит (верней, знает) таблицы Брадиса, поэтому чем ему может помешать электричка… Он на… логарифмической линейке считает быстрее суперкомпьютера.
Бориса Леонидовича — люблю.
Может, и до свидания (кто знает).
Попросил мальчишечку бросить это письмо в один (из оставшихся) почтовых ящиков Энска. Ящик-то есть, но ходят ли письма? Узнаем!
Не убегайте хотя бы от этого письма.
До свидания, электрическая дурочка.
