Непутёвая
Подруги, моё вам с помпончиком.
В «Справочнике убегающего» в главе «Подруги» есть вещее: «Вляпавшись в незнаемое, которое может быть каким угодно, но только не воркующим вам на ухо: «Вот это грудь, а не хотите ль лона? я вас люблю, меня к вам неуклонно всегда тянуло», будьте готовы к тому, что две лучшие подруги, в подполе у которых вы попроситесь пересидеть одно из состояний родины (коих, напомним, всего два: помутнение и похмелье после поминок по просветлению, любимому недоношенному ребёнку, который, желая порадовать родителей, засунул в рот всю ладошку и задохнулся), не откроют вам дверь». Вещее же, не так ли, подружки?
Вчера, получив одно письмо, я сошла с ума и записалась в испанские пехотинцы, чтобы сбежать из Энска-3 в Воронеж, там отыскать сына полка наших и одного из моих мёртвых любовников (с которым мы даже не целовались) — и вместе с ним наконец-то убраться ОТСЮДА. Пу́стите к себе, когда мы будем пробираться через пункт А? То-то и оно. (Всегда готова.)
Не печальтесь, девочки: в том же труде в главе «Воронеж» вас оправдывают витиевато, но искренне: «Податься в Воронеж — всё равно, что постучаться во Владимирский централ с просьбой о свободе, или ступить на минное поле, захотев позагорать, но этого не избежать, если даже ваши подруги (см. одноимённую главу) отказали вам в помощи». А ведь я, кроме прочего, надеялась разжиться у вас деньгами и, простите, «пушкой», с которой мне было бы спокойней: мальчишечку, конечно, не застрелила б, но себя — запросто, потому что пытки перед смертью мне нравятся меньше самой смерти, а мальчишечка — какой никакой, а уже ветеран: вдруг они будут к нему снисходительны: не станут ломать ноги, а сразу объявят умственно отсталым… Кать, у твоего же есть. Маш, и твой без неё спать не ложится, правда же? Их только пожурят, потому что кто сейчас не пьёт и не теряет по пьяни пистолеты, зато я буду спокойна, как яблоко за христовой пазухой. Подтибрили и уронили в форточку: буду сторожить, подберу и исчезну. Нет? да?
Мальчишечку, кстати, зовут Александром Сергеевичем. Понимаете? Что, даже это не может пробрать вас?!
Еду в поезде, учу испанский: ¡Dios mío, me golpeaste en la cabeza! ¡Me rindo! ¡Por favor no dispares! ¡Seguiré siendo útil para ti! ¿Quién crees que restaurará la gloriosa ciudad de Voronezh, que destruimos hasta los cimientos? (Боже мой, вы ранили меня в голову! Я сдаюсь! Пожалуйста, не стреляйте! Я вам ещё пригожусь! Кто, по-вашему, будет восстанавливать разрушенный нами до основания славный город Воронеж?) ¡Residentes de Vorónezh! ¡Ríndanse, perros rabiosos! ¡Estás rodeado por fuerzas superiores del ejército andaluz! ¡Al menos te daremos de comer bolas de masa! (Жители Воронежа! Сдавайтесь в плен, бешеные собаки! Вы окружены превосходящими силами Андалузской армии! Мы хотя бы накормим вас пельменями!) ¡Hermosas mujeres de Voronezh! ¡Os haremos amadas esposas! ¡En Andalucía, las mujeres de Vorónezh valen su peso en oro! ¡Dejad a vuestros maridos alcohólicos y venid a nuestro lado por caminos secretos! (Красивые женщины Воронежа! Мы сделаем вас любимыми жёнами! В Андалузии воронежские женщины на вес золота! Бросайте мужей алкоголиков и переходите на нашу сторону тайными тропами!) ¡Residentes de Vorónezh! ¡Nuestra junta es más humana que la vuestra! (Жители Воронежа! Наша хунта человечнее вашей!) ¡Cambio mi rifle por un beso ardiente de una mujer de Voronezh! (Меняю винтовку на жаркий поцелуй воронежской женщины!) ¡Bésame mucho! (Зацелуй меня!) ¡Ahora te golpearé en la cara! (Сейчас как дам по морде!)
Еду в бронепоезде, дерусь с нашими, которые едут обок. В поезде мы сидим в клетках, поэтому только переругиваемся, а на остановках нас в сопровождении собак выпускают дышать дымом и оправляться, — и мы калечимся (доехать бы до фронта живой). «Вы чего припёрлись на нашу землю?» — начинают они. «Воронеж испокон веку был жемчужиной Андалузии, — парируем мы. — Если бы вы, олухи, умели читать, то знали б, что его настоящее название Севилья. Было и остаётся! На каком языке, по-вашему, говорят в Воронеже?» — «На нашем?» — «Ага, сейчас. Дома люди разговаривают только на испанском. А на вашем собачьем — только с ментами, когда избивают их за поборы и наглые взгляды на чужих женщин, потому что все они оккупанты, не понимающие нормального языка». «Сами вы perros», — отбрёхиваются наши. Собакам не нравится упоминание их языка. Нашим не нравится коннотация «оккупант». А нам не нравится, что Воронеж до сих пор не лежит в руинах. Эти недовольства искрят и а) вцепляются нам и нашим в глотки, б) ломают носы нашим, в) выбивают нам резцы (и даже премоляры). Нередко в боях на остановках на той или иной стороне участвуют местные. А бывает и так, что мы вместе с нашими, аборигенами и СМЕРШем бьём партизан, минирующих пути и пускающих наш эшелон под откос, за что партизаны уходят в леса, где с ними никто не связывается. Вот почему леса стоят до горизонта такие угрюмые и неизведанные, а зверьё и грибы в них так нас ненавидят.
По ночам я так вою в своей клетке, что из лесных землянок струится несказанный демаскирующий свет: это просыпаются и начинают чудить самые чувствительные из партизан. Вооружившись автогеном, они нападают на бронепоезд и срезают под корень наши клетки, только бы мы не драли глотку. Но завываю одна я, а до меня резак никак не доберётся. Попутно они вешают на столбах всю бригаду машинистов, и мы месяцами ждём новых паровозников.
Девки, этот треугольник я выбросила на полном ходу в щель для малой нужды. Кто-нибудь из местных, для кого «Андалузия» не пустое слово (¡Camarada, no pasarán! Над всем Воронежем безоблачное небо! Compadre, quiero morir / decentemente en mi cama. / De acero, si puede ser, / con las sábanas de holanda*), поднимет его и перешлёт вам. Правда же, товарищ? Спасибо, товарищ!! Чего бы это тебе ни стоило, товарищ!!! С меня засос, товарищ.
Ваша непутёвая Танька.
* Земляк, подостойней встретить / хотел бы я час мой смертный: / на простынях голландских / и на кровати медной. (Федерико Гарсия Лорка, пер. Анатолия Гелескула.)
