Как новенькая
Мама, спасибо за кетчуп. Не представляю, как ты смогла переступить через себя и чего это тебе стоило… Прости, что так задержалась с этой благодарностью и этим восхищением тобой. Я лишь недавно снова научилась думать и писать. Мама, ты мой герой. Без тебя не было бы ничего.
Я умерла, когда ты, подскочив ко мне на параде, ударила меня камнем в висок и окатила мою голову кетчупом (как, где ты добыла его в это трудное для родины время?!). Вторая, новая, я, ещё не научившись дышать, услышала ворчание кучера, который вёз мой труп к тебе домой: «Какая же пахучая у этой испанской охотной девки кровь… Какое же говно они, верно, кушают… Я же весь провоняю… Меня же баба на порог не пустит… Придётся заехать на базар и купить речного песка, только он отделит меня от этой кровяной вони… Вы уверены, мадам, что ваши собаки будут кушать эту падаль?.. Разве их не отвратит её запах?.. Какие же они у вас непритязательные…» Я ещё не понимала, что речь обо мне, но вторая я уже смекнула: наконец-то начинается счастливая жизнь.
Так я родилась заново. (Мама, ты не помнишь, я — первая я, ужасная, испортившая себе и тебе жизнь, — в какой рубашечке появилась из твоего чрева? что на рубашечке было? не любовная ли пастораль кисти Костеньки Сомова?) Помню мальчишечку, который закатился к тебе ночью после парада пьяным, но довольным, что у нас всё получилось: он бросал меня в воздух, словно идеально круглое яблоко, и вторая я, упав, если б умела, вертела бы пальцем у проломленного тобою виска: легенда Воронежского фронта изо всех сил дул на рухнувшие из-под потолка останки, но они не хотели катиться.
Наша геройская троица всё сделала правильно, но прежняя я подвела вас. Прости её, мама. Планы рухнули, новая я могла только лежать и улыбаться, и мальчишечка плюнул на меня до поры: «Любимая бабушка, — сказал он (мама, я стала магнитофонной плёнкой, и ты могла бы зарабатывать длинные рубли, устраивая на ярмарках представления под названием “Полумёртвые знают устный счёт и Толстого”, где моя плоть в мини-юбке шамкала бы синими бестелесными губами, считая до единицы со ста опрозрачненными болью и молью нулями и изрекая томами “Войну и мир”), — давайте так: у меня преогромная пенсия, которая вся (кроме водочных трат и бабских издержек) в вашем распоряжении: поднимите на ноги мою любимую маму, чтобы мы, как задумали, стали предателями родины и ретировались ОТСЮДА, а я пока займусь собой. Мне, бабуля, взбрело в голову освоить одну важную профессию».
Но ты, мама, поступила иначе. Прежней меня нет, а новая я взахлёб аплодирует: не отказавшись от деньжищ героя, ты продала меня в тьмутаракань полоть огороды. Спасибо, мама! Только в тяжком труде обретён быть может навык жития. И в образовании, мама: наломавшись, я бежала в вечернюю церковную школу, где шесть лет изучала надписи на бумажном рубле. И вот я готова к счастью и пишу тебе корявым, но новым почерком. (Зачем? разве ты не участвовала во мне? разве ты не знаешь, что со мной делалось? Чтобы порадовать тебя, мама: новая я не считает эти семь лет чем-то бесчеловечным. Ты продала меня, но теперь я не отщепенка, а настоящий член.)
Девочка моя, не вздыхаешь ты сейчас, взглянуть бы на тебя одним глазком. Мама, я как новенькая, но смотреть тут не на что: я развалина, счастливая тем, что годна играть в цирке уродов на гармошке. В вечерней церковной после изучения рубля нас натаскивали на этом благородном инструменте, потому что нашему приходу очень нужны денежные знаки. Наш наставник по имени Человек Из Электрички вколотил в нас десяток жалостливых подзаборных песен, которые мы исполняли в тринадцать гармошек в поле, мимо которого мчались поезда, заставляя их останавливаться и выносить нам варёные куриные яйца и целые треухи копеечек. Как прекрасны были эти семь лет.
И про мальчишечку. Ему уже шестнадцать годочков. Наконец-то став счастливой, я глазами и телом прильнула к телевизору, в котором узрела его, моего родного приёмного сыночка. Оказывается, он без руки (я помню его речи той послепарадной ночью, но на глазах моих лежали пятаки, поэтому образ его утрачен), но сумел не без отличия окончить школу извозчиков, о чём в течение трёх часов приплясывали в передаче «Легенды Воронежского фронта»; оказывается, он снова рвётся бить подлых испанцев, но командование бережёт героя, обещая исполнить его желание, когда на фронте сложится ужасающая ситуация, которая будет угрожать всей родине, «потому что такие, как он, — сверхчеловеческая основа для заделывания прорыва и перехода в решающее наступление»; оказывается, на последнем параде он сидел рядом с карликом, и всё никак не может прийти в себя от счастья; оказывается, увидев карлика, он обделался, но это считается проявлением высшего уважения, и карлик даже не кривился, а штаны, галифе, в которых был мой мальчишечка, теперь демонстрируются в музее Легенд Воронежского фронта; оказывается, стирать их не только не стали, но по отдельной настоятельной просьбе дают вдыхать (после чего некоторые, задержав дыхание на долгие минуты, ныряют в людское море пункта А, чтобы впервые почувствовать себя рыбой). Хорошая передача.
Я написала ему, — и мы снова вместе, хотя ещё не встречались. Переписываемся, строим общие планы. Это трудно: я только что снова научилась думать и писать, а он почти разучился писать и думать. Но навыки, когда ты наконец-то счастлив, очень быстро восстанавливаются.
Надеюсь, вскоре он будет годен играть в цирке уродов большую макаку, которая кричит: «Хайль оберштурмбаннфюрер» (что бы это ни значило), и мы составим с ним незабываемый дуэт. Это, мама, наша с ним маленькая тайна, которая позволит нам жить дальше со всё усиливающимся бесконечным счастьем.
Если ты захочешь написать мне или написать на меня донос, вот адрес: Энск-3 до востребования. Моё имя? Никакая я теперь не Танька, мамочка, а Багаж, который судьба сдала в счастье и который едет и едет, не зная ни владельца, который не принадлежит самому себе, ни горя, которое одно на всех. Как это на женском? Наверное, так: Ноша.
(Тебе это до лампочки, но, мама, если раньше навоз был безразличен мне, то теперь я безразлична ему, и я с самого ранья мажусь им по макушку, чтобы он, приняв меня за свою, на блевал мною. Это не просто. Но это днём. Хорошо, что судьба оставила мне ночи и письма мальчишечке и от него.)
(Прости за аромат, которым несёт от письма. «Красным пунктом А» опрыскивать бесполезно: многие пробовали, получалось только подлее.)
