Он хохотун, он делает работу.
Его приносят к тем, кто умолил,
к отчаявшимся вовсе. Ну и к сброду,
который гнил, но не настолько гнил,
.
чтоб завтра же загнуться; сброд по списку
в сто тысяч рыл подходит и дрожит,
когда он возникает. Где-то диско —
он любит диско, он без диско быт,
.
а не игра природы, — треплет ноги.
Он мёртвого поднял бы, если б мог,
своим задорным смехом. Серощёкий
какой-нибудь почти-покойник скок
.
готов, готов-готов с кровати сделать,
завидев это редкое дитя,
но не способен, и санбата челядь
не даст: «Артиллерист — одна культя:
.
артиллерист побит по «небалуйся»,
ни рук, ни ног». А смех — он просто смех.
Прикосновенье. К носу. Ручкой. «Суйся! —
кричат в санбате. — Сунься в ручку! Эх,
.
опять промазал. Ну-ка, ещё разик…»
И труп уже не труп, а молоток,
едва коснувшись деточки. И «пазик»
уж на пару, бежит и, сто дорог
.
спустя, привозит бывший труп на бойню,
к любимой «трёхдюймовке»: попали́
ещё, дружок, не метко, так запойно…
И снова с неба чьи-то корабли —
.
ведь ручки отрасли, не лезут в китель, —
подкошенными валятся, ура…
Ну а дитя? — Седеет — ведь Спаситель,
и в струпьях весь — от своего добра.