А-1
Девочки играют в гнусных тварей
(мамы заповедают быть тварью).
Что это — неясно. «Пробуй ярей
быть, и всё получится, — на Марью
наседает Зина-запевала. —
Ты кого не любишь? Маму с папой?
Ты их здеся видишь? — нет. Чтоб знала:
надо не любить того, кто сапой
тихой-тихой делает такое,
что тебе не хочется быть деткой
розовой и сладкой, в Бологое
хочется смотаться приодетой
и отдаться шведу (лучше финну).
Усекла, лахудра? Чё про школу
мямлишь? Ах, не любишь беспричинно.
А кто, Машка, любит? Сделай голо
там, где окопалась эта скверна.
Как — не знаю. Думай. За работу.
Кто ещё кого/чего безмерно
любит не в том смысле отчего-то?..
Да-да-да, тебе нужна бутылка.
Да, и керосин, тупая Марья,
тоже пригодится. Будет пылко?
Ну а как ещё стать гнусной тварью?..»
Всё это театр и Ионеско…
Беккет? ладно, Беккет… и актёрство.
Может быть. Наверное. Но резко
как-то это, как-то это чёрство.
А-2
Первый акт играют мальчуганы.
Первую сестру играет отрок
добрый, крепко пьющий: сам стаканы
из дому принёс и сам же зорок:
«Посмотрите, как белы и óстры
приступы горячки у барона:
всем — равняться на! Солёный, сёстры
пьют, как корни, ты же пьёшь, как крона:
обтекаешь. Кто из нас девчонка?..»
Исполнитель Маши, парень Миша —
шулер и картёжник, пьян, но тонко
рвёт в «очко» Вершинина. Афиша
не врала, что «некто Чехов — что-то!».
Ира, именинница, — и вовсе
пена на губах у анекдота:
мальчик руку вымазал в навозе
чтобы подавать для поцелуя
(мог и кучу наложить, наверно,
но комбат, сидевший одесную,
застращал: «Вершинин, из абвéра»):
«Я же именинница, мне можно!»
А потом показывал(а) грудки…
Скажете, актёрство? Нет же: сложно
росшие шуты-н-проститутки.
А-3
Знаешь что: актёрствуй в туалете,
но и там не заводись до слова
«Аушвиц». Хорошего в дуплете
через дверь немного, много злого. 
