Он терпел целый год,
но сначала молчал,
а потом, словно кот,
ночью как замычал,
а затем, как олень,
утром как зашипел,
и весь день, будто тень,
падал ниц и сопел.
Я был строг: «Не канючь —
разве ты крокодил?»
Приласкал: «Не мяучь,
а не то дам чернил!»
Он притих на стене,
где слабел по частям,
и во мне, ездуне,
стала бить шестерня.
Я застрял в новом сне,
поломал пару ног,
на морском койко-дне
передрог назубок.
Он из горно-лесных:
спрыгнул на пол с гвоздей
и, покуда я дрых,
возомнил о езде.
Сам колёса надул,
починил раме руль,
следом цепь натянул
и проник в вестибюль.
Подождал до утра —
всё ж без фары сбежал,
и долой со двора,
и скорей на вокзал,
в поезд «Еду до гор!»
заскочил второпях,
и любой семафор
был отныне в друзьях…
Я развесил призыв:
«Я надеюсь, простишь!
Позвони, если жив!
Где сейчас колесишь?»
Это было вчера,
ровно пять лет назад…
Ты удрал, и ветра
мне с тех пор невпопад. 
