Я к Павлову И. П. приполз зимой,
в бескормицу, когда живот сводило,
когда сосед по дому, шапочный портной,
косился так, что дрожью насмерть било,
когда Матильда, мать моих детей,
их начала таскать на рынок для продажи:
эй, я вам мальчика сторожевых кровей,
а вы… нельзя ли одолжить немного каши?
Когда от пятерых огромных крох
остались тени в костяном окладе,
мать воем саданула нам под вздох:
а вот у Павлова, мой Джек, мы в шоколаде…
Иван Петрович Павлов — человек:
за фистулу, распотрошив желудок,
давал шашлык и даже чебурек,
меня увидев, зарыдал — настолько чуток.
Ночлег опять же, тихий час, досуг,
на вивисекцию относят санитары,
кормёжка с ложки, иногда и с рук —
как будто мы какие Сен-Бернары.
А то, что лампочкой слепил перед едой,
так это таинство эдему не преграда:
при перерезанном желудке есть взапой —
почётный долг и щедрая награда.
Я жил за пазухой у нашего Христа,
но от волнения мне показалось мало:
еды, ухода, медных труб из живота…
Я так подвёл вас, академик Павлов!
Признаюсь: я — лабораторный скот:
утаивал еду, чем повлиял на результаты,
чем оградил семейство от невзгод,
чем снизил эффективность имплантатов,
чем заслужил «не ожидал!» из ваших уст,
чем всех сотрудников отправил по этапу
и чем стяжал хотя бы бронзовый, но бюст.
Я виноват. Скорее дайте лапу. 
