Господи, как я люблю этот сахар:
руку любимой на спящем лице,
если она, как обветренный пахарь,
судит с тоскою о жеребце,
прядая с чёлки на ноздри и губы,
думает, гнать ли за выпитых баб
или сложиться на шее голубы
в узел на память под тающий всхрап.
Господи, все мы в такие минуты
лошади, вспененные до краёв,
только вот сердце у нас почему-то
рвётся на дыры в спехе боёв, —
мелкое! Выстрелам всем не укрыться,
да изнутри терпеливо грызёт:
ты бы добил себя, как пуля фрица?
сделал бы это с охотой? — И влёт.
Господи, лишь бы оно уцелело,
дай настоящее: больше, верней,
можно и в яблоках, чтобы хрустело,
выкушенное до лопастей;
и это всё, что нас отличает:
мы столь же скоры, и, на беду,
глаз человеческий всё обнимает,
а уж красив — как сахар во рту. 
