Переупрямить холод, стоптав несчётно ног,
за каждым поворотом повиданных дорог,
на юг из-под метелей шагавших на парах,
он был готов подавно, проведав, что в мехах
(трусах, штанах, сандалях) с прилежностью седой
вскипает настроенье: а наш-то — что Толстой,
дойдёт, как телеграмма «мужайтесь, занемог,
а так хотелось лета, простите, эпилог»,
но выгибы стелились, а чёрные моря
от ветра собирались и рвали якоря
в местах таких нездешних, что вытоптанный год
сглотнув его усмешку, сказал: а может, вброд?
Наискосок?! — И ноги вмиг захотели в снег,
в холмы и переломы, в «я сдох» и воды рек,
и задышалось небом под вертикалью птиц,
на спелом горизонте с упорством крановщиц
кружащихся стрелою во славу живота,
зимой не стало чукчей, а летом ото льда
почти что всё вскрывалось, от трупов до озёр,
а через год, на пятый, подуло в ля-мажор,
и горло поперхнулось солёным наждаком,
и шуба обменялась на парус с ветерком. 
