Ане Дальнеюжной,
которая вдруг
всплакнула о зябликах
Слова не сон, не наступают ночью,
и ты срываешь голос: на-пи-ши… —
и телефонный повод рвётся в клочья,
на теневые годы ни души
вокруг, а около лишь беспримерно дышат —
сопят, измаявшись в послеутробном сне;
давай я лучше вышлю тебе лыжи,
у нас одна весёлость — скучный снег;
а зябликов, подруга, не бывает —
повывелись, в природе больше нет,
я видел дрон, но он глухонемая
железка с феном, — в этом и ответ:
снег падает теперь почти всё время,
и птицы наши валятся со стрех,
их песни подбираю и, храбрея,
отогреваю — и ору, ору при всех:
пою, раздевшись до себя — до лета,
и приезжает с красной полосой,
и колет злобу, а потом кастетом
лениво тычет: лемешев, ты пой;
просили — продолжаю, вставив капу,
укол блуждает, пена на губах,
и кто из нас двоих теперь гестапо,
полюбопытствуй у смирительных рубах…
Ну как зимой остаться человеком,
как не замёрзнуть, птицу не вспугнув?
Тебя растить в горшке, болеть побегом?
Шли семена. Вспою. Хотя б одну. 
