Сидишь за книгою когда или стоишь,
рисуя на окне страх яблок перед градом,
когда паришь молчком, вдыхая тишь
обобранного до последней нитки сада,
под ковыряющимся мелочным дождём
однажды осенью напавшего ненастья,
когда, задумавшись над глаженым бельём,
целебную шерстинку на запястье
катаешь пальцем, — я всего лишь столп,
застывший до последнего кристалла
в кольце вещей, их любопытных толп, —
они, ленивые, и то живей (не знала?),
и если вдруг коснёшься — упаду
и закачусь туда, где мне и место:
в солонку, в ноги, в зреть невмоготу, —
я пропаду — всего-то с полужеста;
но если книга — дрянь, и мир в окне,
и левитация, как глажка, надоела,
в движение приходишь — и втройне,
всё обостряется, доходит до предела:
и руки чешутся схватить тебя везде
за всё что есть, в охапку, когти, зубы,
и где б мы ни были, под лампой, в темноте,
движения размеренны и скупы. 
