Она купалась. Он её писал.
Садился одаль, и за строчкой строчка,
как бусинки по шее под сорочку,
когда в дожде дрожали, а вокзал
глазами хлопал, и сил нет как мочку
вдруг захотелось — тыкался, искал,
спешили по листку. Движения воды,
её плескания пунктиру стылых нитей,
их хлёсткости и щедрости пролитий,
себе — смотавшейся от летней маеты,
в него — как увещание открытий,
отринув шторки до решительной черты, —
всё было в стрóку. Стопам озорно
топталось, будто в первой в жизни луже,
и брызги вслед за чувствами наружу
тянулись, как в замедленном кино;
«Я огорчусь, но вряд ли перетрушу,
сейчас помре (положим, суждено)», —
он записал. И замерлá вода.
Спросила про сеансы на неделе
и что-то об авансе — стыдно, еле,
мол, платье видела, а, ладно, ерунда.
«Нелепо платье на любимом теле… —
Он подмигнул себе: — Не кончу никогда». 
