Ч е т в е р г
Ни в одном глазу до боли,
в тьму на пламенный четверг
клокотал я и глаголил,
бил язык, как бремя сверг
безысходного похабства —
пьянок с бабами и без:
неделимый день упрямства
был воистину — и трезв.
Строил планы на четверг,
но удел их опроверг.
Сяду с солнцем за Монтеня,
наизусть вгрызусь от — до,
думал, даже сел, но Веня
пóд руку толкнул: ты чё,
неужели в электричке
никогда не принимал?
Наповал убрал в кавычки:
был я «горький», стал бахвал.
Тайно втиснулся в вагон,
пойлом полн, опустошён.
П я т н и ц а
Западали в память щёки:
щетина рвалась сквозь тлен:
бой яичный, рук попрёки,
рвань газетную («…взамен
курды скрасят Тель-Авиву…»);
отраженье — полиграф:
порулить локомотивом
не пустили, подорвав
экономику депо:
машинисту врезал по.
Дуализм души и тела
(чай с Платоном, как надрыв):
водка не осточертела,
коли чуток, то есть жив:
позвонили: друг воскрес.
Согласился наотрез.
С у б б о т а
Помню: гражданин России,
друг людей милицанер,
в нас стрелял без анальгии —
сверх рыданий например.
Вырывал поллитру слёзной
на виду у всей страны,
а ведь третьим скрупулёзно
поддавал. Потрясены.
Как не выпить в такой день.
Не отдали. Нас задень.
В о с к р е с е н ь е
Закоснение в пороках,
горевала… Вот, забыл.
Имя. В книжных эпилогах,
нахлебавшись всяких сцилл,
эти дамочки святые
мужиков своих блюдут,
а моя под выходные
села на седьмой маршрут,
и… А жизнь всегда изгойство.
Черканула на листе:
извини за беспокойство,
ужин, сволочь, на плите.
Выпьем, Аня, где же штоф
врачевства от катастроф…
П о н е д е л ь н и к
«Он живаго иль мертваго?»
«Из двери, как бутерброд,
мордой выпал, тело наго…»
«Как всегда, переберёт…»
Я сегодня в кураже.
Крови хочется душе.
В т о р н и к
Выпадающие руки,
противление среды —
коей день стаканы хрупки,
о края ломают рты.
А кричали: миру мир,
но виском о пол до дыр.
С р е д а
