…Цвет помятый, будто падал носом яблока ранет, невзирая на парабол бег и безупречность бед оставления орбиты на хранение Земле, и прощальное: «Иди ты», и поддельное: «Ты ж не…» «Жди меня», — ранет сказал бы, разлетаясь в первый раз; эти яблочные залпы, всё равно что пара фраз внеземных по телефону, — нестерпимы. И тесны стены, если из-за звона морги, бабы, полстраны пóдняты, но в несознанке: «Ты чего, Марин, мы спим, нету твоего». Останки ночи, как и ужас зим (стоит лечь, уже не встанешь), заставляют наугад рыскать, где в стекле пристанищ отражения дрожат: в них на ку́бовой рубашке от помады перламутр, по щекам скользят мурашки нелюдимых лыжных утр, поцелуев побежалость мажет шею, — вот и цвет. Сон поправит эту впалость да, надкусанный, брюнет?
(Я искал слова полночи, чтобы скрасить ей рассвет, думал: нежно заморочу… А нашлось одно: привет.) 
