Дажьбог
Клава прикинула: боты.
Умная Клава. Гроза.
Дождь зарядил до субботы.
Боты. А может, кирза.
Ибо рабочий не сука.
Клава подумала вслед.
В ботах пахать близоруко.
В мыле, а сам разодет?
Нонсенс почудился Клаве:
свёкла, а может, свекла,
боты подвергла расправе:
в грязь засосала, сняла.
Ибо октябрь на пороге.
Ахнула Клава: Дажьбог
выдал к полям не дороги —
прелесть кирзóвых сапог.
Король Лир
Слова плывут в чалдонской тьме квартиры.
В квартире выходной. «Вы́, бригадир?» —
У бригадира кончились шекспиры:
с Шекспиром к Клаве, для которой Лир
(Лир Первый ли, Второй — она забыла,
забыла, мало ли тревог, но он король) —
король-любимчик. Бригадир в мобилу —
мобила истолкует; алкоголь
(а то и áлкоголь) со «здрасьте» точит уши,
в ушах балясы: «У меня эфир!
Эфир по ящику, Клавди́я. А наружу —
наружу из нутра лишь мат да Лир,
Лир штопаный: “…forgive: I am old and foolish”.
Я стар и глуп, а надо о свеклé —
про свёклу так, как в сердце караулишь,
как караулишь в нём навеселе —
навеселе вернувшись от подруги,
с подругой проведя ломоть весны, —
весны приход, который есмь о плуге,
про плуг раздумья, оттого хмельны.
Хмельны должны быть речи! Чтоб поблёкли —
поблёкли трудности и выпятилась грудь,
в груди пусть сердце защемит о свёкле.
И о свеклé б, Корделия, ввернуть».
«Идите в жопу, бригадир. Я не позволю.
Позвольте вспомнить: сплю». Ну а сама…
Сама уходит в степь, туда, на волю —
на воле пишется! Ах, горе от ума. 
