Речь — репродукция реки, она течёт;
она течёт вверху прозрачным слогом —
гортанным торопливым монологом:
а
Куда вы маму? Мне же с нею мёд,
ах, перестаньте, мы вот так живём:
по платью на мартышкин с обороной
и на весну вдвоём или втроём,
когда и если хахаль по наклонной
катиться прекращает и весна
приходится на окончанье срока,
а в зимы я один, она одна,
а вместе беззаветно и высоко,
надолго вы её? Её порок,
наверно, и меня не пожалеет?
Я умствую и вижу: городок,
я, заскорузлый, возле бакалеи,
вдруг падаю, и масло подо мной
течёт, как Миссисипи у Огайо,
напористо, и кто-то за кормой,
уже не я, смущённо иссякает.
Уносят ли, сама ль бредёт — бежит,
бежит то перекатами, то плёсом,
посередине мы разноголосы:
согласный «а», а «б» уже самшит:
б
Дурак — всегда простак, и у него,
как в сказе про «ого!» на ровном месте,
случается душевное родство,
и хочется побыть с другою вместе,
ты понимаешь? У неё — беда.
И я не знал, ещё раз, что ты дома.
Мы б только чаю. Может быть, в уста.
Они, как розы. У неё бластома.
Да ты не улыбнёшься никогда.
И этот взгляд «тотчáс ему картечи».
Вот здесь. Я трогал. Вряд ли ерунда.
Ты хочешь, чтобы снова покалечил.
В низовьях, у впадения во смерть,
во смерть вдаваясь, языку неловко —
ноль близок, и отсюда фразировка:
в
Упал зачем-то. А асфальт-то твердь.
Ну что, в кромешный или вознесёт?
В подсолнечном теку. Вот клоунада.
Поди, не отстирать. И это всё?
Да, мальчик? Не жалей себя. Не на 
