…Шлагбаум был ручным, и я ходил
пешком и под, и перед электричкой,
из-под вывёртываясь как-то, и белил
в лице избыток зацветал больничкой;
такое было время на часах:
протяжное, как железнодорожный
гудок-ревун, и в детских корпусах
стремительность жилá, а тó б в чертёжной
(так полагал конструкторский сынок)
меня перечертили б и собрали
ещё раз и ещё; «щенок, щенок…» —
вздыхала ма и ну́дила морали
выуживать из протеканья слов;
отыскивал и тут же лез на плоскость:
по парапетам крыш среди щеглов
вышагивал, выказывая ловкость.
Потом меня топтали на вокзал
бегущие, когда случилось Это.
«Театр у микрофона» закисал,
давали что-то из НФ — и нету
(с эстетикой у Них совсем уэ́ллс):
услышав про себя, решили: вот же,
оно, пора, аврора, ломом в рельс,
пол пот нам друг и истина в камбодже;
прервали трёп: «Сначала телеграф
отдайте по-хорошему», и факсы
мы защищали, словно ледостав
от зверств весны и безучастья саксов;
когда он пал, пришла пора мостов,
тогда-то и запомнились вокзалы —
сорвались все (а на спине следов
и нет, считай, и те позарастали).
Я иногда бываю у воды,
пугаюсь отражения — и имя
из щели для еды прёт без нужды.
И лишь глаза становятся людскими. 
