Закрыв окно, слух помнит это стыдно —
ей платье задирать, возьми батон,
сегодня трезвым? я ещё обрыдну,
машина номер, стойте!.. Отстранён
молчанием пространства, он острее
привязан к успокоенным словам,
их интонациям и пóводам, скорее
вернётся не к речам, но шепоткам,
тончея на хороший, я пребуду
(пребуду как, хорошая? с тобой?),
он гаснет подле удавлю паскуду,
сквозь зубы пусть, а больно, пусть весной,
и, острым став, мельчит на слоги, точки
над ё такое, от чего на стен ку ле,
и точки над влачат поодиночке,
а слоги тихнут в кассовом тепле,
а то, что не разнять, бросает в краску,
бросает сразу с пасмурным снесу,
и воздух вскоре делается вязким —
на то он сердцевина и сосуд.
Наслушавшись, распахивает снова:
некупленный батон умчало в сквер,
где воробьи, откушавши мучного,
друг дружку величают словом герр. 
